Прочитав последнее сообщение Ливая, я подумала, что он пока еще не знает, что я сделала. Мы ехали в мэрию для открытого столкновения, и на этот раз на нашей стороне был элемент неожиданности, что было хорошо. Но скоро Ливай обо всем узнает, и от мысли об этом становилось тошно. Потому что у нас с ним был момент, когда мы
Мы припарковались прямо перед зданием мэрии, заблокировав пожарный гидрант. На другой стороне улицы стояли несколько грузовичков телевизионщиков. Возможно, они готовились к вечерней передаче в прямом эфире. Они увидели моего отца, узнали его. Все повернули головы, когда мы побежали вверх по ступенькам.
У главного входа нас остановил полицейский. Наше появление крайне его удивило.
– Погоди-ка, Джим. Куда это ты, по-твоему, идешь?
Вдоль стен коридора стояло несколько деревянных стульев. Отец отошел от полицейского, сел на один из этих стульев, и на лице его появилась самодовольная ухмылка. Он прислонил свою палку к стене:
– Скажи губернатору, что мне надо с ним поговорить. Сейчас. – И сложил руки на груди.
В его ухмылке было что-то, отчего мне сделалось не по себе. То, что у нас имелось, конечно же было железным доказательством, но это был не повод для злорадства. Особенно, если учесть, откуда эта бумага взялась и чем я рисковала, чтобы добыть ее. Я хотела сказать отцу, чтобы он немного поубавил свой пыл, но я не могла этого сделать, когда рядом стоял полицейский и смотрел на отца так, словно тот спятил. Он отстегнул рацию, пристегнутую к его груди, и попросил выйти шерифа Хемрика.
Минуту спустя из-за закрытой двери вышел шериф Хемрик:
– В чем дело, Джим? – Голос у него был усталый. – Ты же знаешь, люди и так заняты.
Отец рассмеялся и помахал рулоном бумаги:
– Что, он выглядит знакомым? – Шериф Хемрик смотрел на рулон, непонимающе хмуря брови. – А должен. Моей дочери хватило ума выкрасть его из твоего дома сегодня вечером.
Я увидела, что Хемрик поражен. Шериф посмотрел на меня с таким разочарованием и гневом, что у меня зашевелились волосы на руках.
– Это краденая вещь, – тихо сказал он.
– Это мой беспроигрышный билет, – ухмыльнулся отец.
Я озадаченно повернулась к отцу:
– Папа…
Шериф развернулся и исчез в другом кабинете, находящемся дальше по коридору.
– Папа, ты не должен их провоцировать, – сказала я. Горло у меня перехватило.
– Я знаю, что делаю, Кили, – заявил он и подался вперед, чтобы заглянуть дальше в коридор. – Я хочу, чтобы ты подождала здесь.
– Ну нет! Ни за что, – отказалась я.
Отец наконец повернулся ко мне лицом:
– Кили, послушай. Ты будешь ждать меня здесь.
В глубине коридора открылась дверь, и появился губернатор Уорд:
– Хорошо, мистер Хьюитт. Давайте поговорим.
Отец встал. Я последовала за ним. Он повернулся и сердито посмотрел на меня.
– Папа, я иду с тобой, – твердо сказала я.
Отец открыл было рот, чтобы сказать «нет», но губернатор Уорд заговорил первым:
– Пусть она услышит это, Хьюитт. Ведь это она украла для тебя эту чертову штуку. Разве у нее нет права знать, что происходит на самом деле?
Что-то в лице отца изменилось. Все молодечество в нем словно куда-то испарилось. Но, услышав, что сказал губернатор, я обязательно должна была войти в этот кабинет, хотел отец этого или нет. Я прошла мимо него и вошла в кабинет первой.
Мэр Аверсано сидел на диване, на вид явно неудобном. Шериф Хемрик стоял в углу, сосредоточенно говоря с кем-то по телефону. Когда я вошла, он злобно на меня посмотрел, тихо пробормотал что-то в телефон и быстро свернул разговор.
Не прошло и тридцати секунд, как телефон в моем кармане загудел. И мое сердце упало.
– Я объясню все быстро, – сказал отец. – У нас здесь есть доказательства, что вы решили не перезахоранивать останки с кладбища. Если вы удвоите свое первоначальное предложение о компенсации, я откажусь от сопротивления и быстро уйду в тень. Если же нет… что ж, тогда я перейду на другую сторону улицы и сообщу эту сенсационную новость репортерам.
Отец положил на стол листок бумаги. Это было предложение оценщика о компенсации убытков, то самое, которое я нашла на чердаке, предложение на пятьсот тысяч долларов. Я думала, это мама договорилась об этом за спиной отца. Но выходило, что это сделал он сам.
Но когда?
И почему?
Я наклонилась над столом и увидела дату. Это была среда, 25 мая. День, когда началось возведение плотины.
Отец был готов уехать тогда. Но не за такие деньги. Он хотел больше.
А теперь он практически шантажировал губернатора, чтобы тот откупился от него миллионом долларов? И это тогда, когда он позволял таким людям, как Расселл Диксон, жить в страшном убожестве и нищете?
Мой карман опять загудел. Я почувствовала, что меня сейчас стошнит.
Губернатор засмеялся и опустился в стоящее за столом кресло: