Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

Мне рано, ребята, в Европы
Дороги и трассы торить:
Еще я на родине тропы
Успела не все исходить.
Исхожена самая малость!
И мне не известны пока
Ни холодность чувств, ни усталость
В стремленье к родным родникам.
Сильнее не ведаю власти,
Чем власть материнской земли!
Березы мне света не застят,
Не носят тоски журавли…

(«Мне рано, ребята, в Европы…», 1970)

Здесь нет декларативности и ультиматума, нет призыва кому-то куда-то не ездить. Она сама, — Ольга Александровна Фокина — еще лишена пока кочевого зова, она еще не утомилась своей оседлостью, не насладилась всей истинной красотой народного лада.

Здесь нет и отказа от мировой культуры, но и культуру всю можно обрести в самом медвежьем углу. Сидит же себе американец Сэлинджер уже лет тридцать в диком захолустье, ведя почти монашескую жизнь, и что-то я не слышал, чтобы шустрые газетчики его обзывали темным дикарем. Очень многие великие традиционалисты из всех стран мира были тяжелы на подъем, с другой стороны, много ли осталось первичности, подлинности в поэзии наших отечественных попрыгунчиков? Опасный это жанр — путевые стихи.

Четвертым признаком поэта Оден считает природу языка. То, что и многие другие, тот же Иосиф Бродский, считают наиважнейшим, главнейшим в творчестве.

На мой взгляд, природа языка Ольги Фокиной — откровенно фольклорная. Она выросла все-таки не на книжном, а на народном русском языке. Я приведу мнение земляка и сверстника Ольги Фокиной, небожителя русской поэзии Николая Рубцова: «Многим стихам Ольги Фокиной, в смысле формы, свойственно слияние двух традиций — фольклорной и классической. Это интересно, так как обновляет, если можно так выразиться, походку стиха… Леса, болота, плесы, снега — все черты и приметы так называемого „мокрого угла“ (Архангельская, Вологодская области и прилежащие местности) органично и красочно вошли в лучшие стихи Ольги Фокиной. И все это стало фактом поэзии потому, что все это не придумано и является не мелкой подробностью, а крупным фактом ее биографии, ее личной жизни, судьбы».

Ольга Фокина и к Пушкину шла от народного языка, от народной поэзии, еще не забытой в пору ее военного и послевоенного детства. Она росла на причитаниях-плачах о погибших солдатах, на девичьих частушках и свадебных обрядовых песнях. То, что в Европе мертво уже двести лет и что еще лет двадцать-тридцать назад жило по всей России — народное творчество не из домов культуры и ансамблей «Березка», а из сердца, из памяти, из окружающего мира, — сформировало поэтический язык Ольги Фокиной. А к примеру, отчужденный от своего народа Андрей Вознесенский предпочитал прислушиваться к пению австралийских аборигенов, ибо это было модно в Европе. Для мертвого с точки зрения природности языка Европы австралийские аборигены и их пение были ключом спасения, они давали импульс к живому творчеству, но Россия-то сама до сих пор была полна народных чудес. И живо еще пушкинское:

Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит…

Наш гений умел прислушиваться к своему народу. Сегодня наша книжная филологическая поэзия настолько отдалилась от языка народа, да и от самого народа, что для иных из русских европейцев поэзия Ольги Фокиной сродни напевам того австралийского аборигена, привезенного как диковинку Вознесенским из Парижа в Москву.

В черной бане поутру
Пятку камешком потру —
Быть бы резвой на ногу,
Быть бы первой на лугу.
Под словинку-присказку
На полкé попью кваску —
Дай, квасок с присловьицем,
Мне добра-здоровица!

(«Присказка», 1966)

Она мыслит языком своих героев, не конструирует, не изобретает, оттого столь много в ее стихах прибауток, частушек, поговорок: «Ой, не беда, что вдовая, / Зато — на все готовая». Или: «Вы не хмурьтесь, братовья, / Уж со мною жить дивья».

Частушечный ритм привычен для нее. Этим она берет и слушателя. Не случайно и Николай Рубцов, и Сергей Викулов в один голос говорили об успехе ее выступлений. «Самой яркой картиной того дня, — пишет Сергей Викулов, — запечатлевшегося в памяти, была вот эта: Ольга Фокина читает стихи… А между тем читает Ольга Фокина предельно просто, да, пожалуй, совсем и не читает (в смысле — не декламирует), а разговаривает с залом, как разговаривают деревенские подружки, встретившись у колодца… Не было в России и нет похожего на нее поэта, а это тоже признак подлинного таланта — непохожесть!»