Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

Он шел умирать. И не в уличный гул
он, дверь отворивши руками, шагнул,
но в глухонемые владения смерти.
Он шел по пространству, лишенному тверди,

он слышал, что время утратило звук.

И образ Младенца с сияньем вокруг
пушистого темени смертной тропою
душа Симеона несла пред собою,

как некий светильник, в ту черную тьму,

в которой дотоле еще никому
дорогу себе озарять не случалось.
Светильник светил, и тропа расширялась.

(1972)

А сколько христианских понятий, определений, образов живет в его стихах! Тысячи, не меньше. Берусь утверждать, что имперские и христианские образы пронизывают всю его поэзию. «Я христианин, потому что я не варвар. Некоторые вещи в христианстве мне нравятся. Да, в сущности, многое…»

Думаю, с христианством самого Иосифа Бродского нам еще предстоит разбираться, говорят, что есть немало фотографий, где он снят с христианским крестом на груди. Его ироничные и дипломатичные уходы от ответов на тему собственного крещения вполне объяснимы. Но и отрицательного ответа никогда не было. Да и жена его, верная католичка, хоронила его с крестом в руках. В любом случае — он человек христианской культуры и никакой иной. И газетные ироничные, экуменические поддакивания всего лишь дань своему окружению — что поделаешь, не хотел он жертвовать своим относительно спокойным и благополучным житьем отшельника.

«У меня была идея в свое время, когда мне было 24–25 лет… на каждое Рождество писать по стихотворению… У меня семь или восемь рождественских стихотворений… Это был 1972 год. В те времена я относился к этому более, так сказать, „систематически“… Если хотите, это опять связано с Пастернаком. После его „стихов из романа“ масса русской интеллигенции, особенно еврейские мальчики, очень воодушевились новозаветными идеями… за этим стоит совершенно замечательное культурное наследие… К этому можно еще добавить, что художественное произведение мешает вам удержаться в доктрине, в той или иной религиозной системе, потому что творчество обладает колоссальной центробежной энергией и выносит вас за пределы, скажем, того или иного религиозного радиуса. Простой пример: „Божественная комедия“, которая куда интереснее, чем то же самое у отцов церкви. То есть Данте сознательно удерживает себя в узде доктрины, но в принципе, когда вы пишете стихотворение, вы очень часто чувствуете, что можете выйти за пределы религиозной доктрины…»

Случалось и Иосифу Бродскому выходить в стихах за пределы, но и узы христианской доктрины он с себя не снимал: «Кроме страха перед дьяволом и Богом / существует что-то выше человека…»

Вот еще интересная тема для поэтического сравнения: узы христианской доктрины и уход за ее пределы у Иосифа Бродского и Юрия Кузнецова…

Надеюсь, о христианской лирике Бродского мне тоже удастся когда-нибудь высказаться отдельно. Очень уж интересная тема. И когда бытовые, вынужденные отговорки и уклонения уходят после смерти в никуда, в пустоту, остаются посланные кем-то свыше и озвученные поэтом проникновенные слова:

Мать говорит Христу:
— Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?

Как ступлю на порог,

не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть мертв или жив?

Он говорит в ответ:

— Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

(«Натюрморт», 1971)

10. «in memorial»