Читаем Последние поэты империи: Очерки литературных судеб полностью

Последние поэты империи: Очерки литературных судеб

И еще одна, уже четвертая, как правило, проникновенная, освобожденная от плена вещей и хладного тлена смерти тема в поэзии Иосифа Бродского — посвящения друзьям, поминание великих учителей, разговор с творцами. Тут и «Литовский ноктюрн: Томасу Венцлова», и «Стихи на смерть Т. С. Элиота» из ссылки, и ранние стихотворения «Памяти Е. А. Баратынского» и «На смерть Роберта Фроста», и стихи, посвященные Евгению Рейну, и уже эмигрантское — «На столетие Анны Ахматовой», и совсем уж позднее — «Шеймусу Хини».

Я проснулся от крика чаек в Дублине.На рассвете их голоса звучаликак души, которые так загублены,что не испытывают печали…

(«Шеймусу Хини», 1990)

Когда поэт пишет о любимом и дорогом, о друзьях и близких, он волшебно избавляется от игры в гениальничание, от «приполярного душевного климата» и от иронически-риторической стихотворной гимнастики, от ненужного ерничества и элитарной брезгливости. Разве самый строгий его оппонент найдет все эти недостатки в стихотворении, посвященном столетию Анны Ахматовой:

Страницу и огонь, зерно и жернова,секиры острие и усеченный волос —Бог сохраняет все; особенно — словапрощенья и любви, как собственный свой голос…… … … … … … … … … … … … … …Великая душа, поклон через моряза то, что их нашла, — тебе и части тленной,что спит в родной земле, тебе благодаряобретшей речи дар в глухонемой Вселенной.

(«На столетие Анны Ахматовой», 1989)

Пожалуй, подобная искренность в стихах Иосифа Бродского попадается еще в тех случаях, когда поэт сам распахивает душу, обрушивает на читателя свои чувства и свое понимание мира, свое отчаяние и свое умирание. Таким личностным, наверное, была для него «Бабочка». Таким автопортретом, я считаю, стал его и мужественный, и болезненный, и до предела распахнутый, и сокровенный «Осенний крик ястреба»:

На воздушном потоке распластанный, одинок,все, что он видит — гряду покатыххолмов и серебро реки,вьющейся, точно живой клинок,сталь в зазубринах перекатов…… … … … … … … … … … … … … …Но восходящий поток его поднимает вверхвыше и выше. В подбрюшных перьяхщиплет холодом. Глядя вниз,он видит, что горизонт померк,он видит как бы тринадцать первыхштатов, он видит: изтруб поднимается дым. Но как раз числотруб подсказывает одинокойптице, как поднялась она.Эк куда меня занесло!… … … … … … … … … … … … … …В черт-те что. Все выше. В ионосферу.В астрономически объективный адптиц, где отсутствует кислород,где вместо проса — крупа далекихзвезд. Что для двуногих высь,то для пернатых наоборот.Не мозжечком. Но в мешочках легкихон догадывается: не спастись.И тогда он кричит…

(1975)

Увы, с этим прозрением он угадал. И крик ястреба не помог. И лишь горсть перьев, юрких хлопьев летит на склон холма. Что это — автоэпитафия? Запись мыслей предвидящего свою смерть на вершине поэта? Не спасся поэт от третьего инфаркта в свои неполные 56 лет от роду…

Америка, может быть, и нашла своего поэта-лауреата Иосифа Бродского, но, я уверен, сам он так и не нашел своей Америки.

Эрудиция, талант и культура делали свое, и в результате из всего словоизвержения Иосифа Бродского в русскую литературу пришли шедевры, такие как «Сретенье», «Народ», «Пророчество», «В деревне Бог живет не по углам», «Горение», «На смерть Жукова», «Одиссей Телемаку», «На столетие Анны Ахматовой» и, конечно же, «Осенний крик ястреба». Составить бы из лучших стихов Иосифа Бродского — любовных, имперских, христианских, северных, из цикла «in memorial» и глубоко личных, прочувствованных им самим — книгу «Избранного», и, думаю, всем его яростным оппонентам нечего было бы делать…