Последние рыцари

Одновременно с Васой покинул родину и его двоюродный брат Мичо Горчинович. Он тоже прослужил мальчиком год или два в Дубровнике, но, будучи бесшабашным смельчаком и задирой, ни в торговле, ни в ремесле не преуспел и поступил добровольцем в австрийскую армию. В течение многих лет Васо не получал от родича никаких вестей. Только после окончания итальянских походов{30} пришло письмо, в котором Мичо извещал, что произведен в офицеры. С тех пор раза два в год они обменивались письмами, и так продолжалось лет двадцать. В конце концов капитан Мичо Горчинович из какого-то гарнизона в Галиции написал брату, что схватил неизлечимую «цыганскую болезнь» глаз, вследствие чего вынужден выйти в отставку. Письмо пришло на исходе зимы, а в начале весны приехал капитан Мичо. Легко себе представить, что переживали братья, встретившись через тридцать лет после того, как расстались детьми!

Мичо обладал богатырским сложением — шея, мышцы, грудь, белые плотные зубы, густые рыжие усы под крючковатым носом, — все это говорило о редкой мужской силе. Отличительной его чертой на первый взгляд была необычайная смешливость. Любой пустяк мог его рассмешить, а это дало повод дубровчанам заключить, что у капитана не все дома. Знаменитый дубровницкий философ того времени, каноник Иван Стоич, как-то перед кафаной, когда зашла речь о капитане, выразился так:

— Может, не все дома, а может, у него какой-то дар во всем замечать смешную сторону. Ибо все на свете, начиная богом и кончая вещами, доступными пониманию отставного офицера, имеет свою смешную сторону!

Само собой разумеется, что родичи были неразлучны. Капитан поселился у кожевника. Они вместе гуляли, вместе ходили в кафану. Частенько во время прогулок Васо слышал за спиной такого рода замечания:

— Убей тебя бог, с каких это пор воевода Васо стал таким остроумным, что этот его родич заливается как сумасшедший?

— А может, как раз родич остроумен и потешается над Васо…

Иногда капитан усаживался один перед кафаной на Берсалии. Здесь, также в одиночестве, часто проводил время и некий Дживо Дорич, молодой юрист, сын городского сапожника. Как-то раз капитан попросил юношу дать ему газету, когда он кончит читать. Студент учтиво представился:

— Господин капитан, разрешите вам представиться и сказать, что я глубоко вас уважаю!

Капитан встал и пожал Дживо руку.

— А, очень приятно! Так вы меня уважаете? — и разразился смехом.

Молодой человек молча разглядывал старого солдата. В густых, коротко подстриженных волосах, коротко подстриженной бороде, подкрученных усах нельзя было заметить ни одного седого волоса. Дживо вообразил себе, через какие тяжкие испытания пришлось пройти этому волонтеру, прежде чем из неграмотного парня он стал капитаном.

— Итак, вам обо мне говорил мой родич? — спросил капитан, снимая темные очки и вытирая платком красные глаза.

— Да, в городе о вас достаточно знают, — подхватил юноша. Убедившись, что каждый пустяк вызывает у капитана смех, Дживо вспомнил теорию каноника, согласно которой этот человек, в отличие от других, тотчас во всем замечает смешную сторону, а может быть, только одну ее и видит.

— Эх, что значит маленький городишко, где все всем известно! — добавил капитан. — Я, сударь мой, прошел сквозь огонь и воду… ха-ха-ха-ха… и медные трубы… Да разве может человек пройти сквозь это?

После такого предисловия капитан принялся рассказывать свою биографию, неизменно приправляя изложение печальных, смешных и серьезных событий смехом. Он с начала до конца провел итальянскую кампанию, потом участвовал в войне 59-го года{31}; в войне с Данией{32}, в войне с Пруссией 66-го года{33}!.. Самые страшные вещи капитан описывал таким же тоном, каким говорил, например, о своих любимых виржинских сигарах, которые курил до тех пор, пока ему не запретили врачи.

Словом, за полчаса капитан поведал Дживо всю свою жизнь. Очевидно, он с такой же доверчивостью беседовал бы с любым другим. У молодого человека сложилось впечатление, что у ветерана здоровая сербская душа, не испорченная казарменной жизнью и скитаниями на чужбине, что особой глубиной ума он не отличается, хотя сердце его открыто для всего прекрасного. У капитана не вырвалось ни единого гневного слова по поводу его медленного продвижения по службе или в связи с тем, что в момент отставки ему не дали знака отличия. Особенно тронули Дживо некоторые его замечания, как, например: «Итак, молодой человек, в жизни у меня была одна радость — видеть все вокруг, а сейчас я и ее лишаюсь».