Читаем Последние свидетели. Соло для детского голоса полностью

Последние свидетели. Соло для детского голоса

В Минске я танцевала «цыплят», а теперь мне надо было их сторожить, чтобы сороки не унесли. Цыплята — это ничего, а гусей я боялась. Я боялась всего, я даже петуха боялась. Первое мужество я проявила, когда погнала пасти гусей. Гусак был умный, он понимал, что я его боюсь, шипел и норовил потянуть сзади за сарафанчик. Еще я очень пугалась грозы. Приходилось хитрить перед моими новыми друзьями, которые с детства не боялись ни гусей, ни петуха. Если я видела, что по небу идет гроза, тут же что-нибудь придумывала и убегала в первый попавшийся дом. И не было страшнее звука, чем выстрел грома. А ведь я уже видела бомбежку…

Мне нравились деревенские люди, их доброта, все звали меня «дитяточко». Помню, что меня очень интересовала лошадь, нравилось ею править, дед разрешал. Она фыркнет, хвостиком помашет, а главное — она меня слушала: дерну правой рукой, она знает, что сюда надо повернуть, если влево, то влево.

Просила деда:

— Отвези меня на лошади к маме.

— Кончится война, тогда отвезу.

Дед был хмурый и строгий.

Я устроила побег с чердака, за деревню меня проводила подружка.

На станции залезла в теплушку, оттуда выгнали. Залезла на какую-то машину, села с краю. Вспомнить страшно: садятся в машину немец с немкой, и с ними полицай, и я там, но они меня не тронули. В дороге стали задавать вопросы: «Где училась? Сколько окончила классов?»

Когда они узнали, что я училась еще и в балетной школе, не поверили. Тут же, в кузове, показала им своего «цыпленка». А учила ли я иностранный язык?

В пятом классе мы уже начали учить французский язык, все это еще свежо в памяти. Немка что-то спросила у меня по-французски, я ей ответила. Они были поражены, что подобрали в деревне девочку, которая закончила пять классов, училась в балетной школе и даже ее учили французскому языку. Надо было видеть их лица!

Я не могу сейчас даже вспомнить то свое состояние. Осталось чувство оскорбления. От их глаз, от их слов… От их недоверия и удивления… А это были, как я поняла, медики, образованные люди. Им внушили, что мы дикари… Недочеловеки…

…Вот сейчас смешно: петуха боялась, а увидела партизан — в папахах, портупее, со звездочками и автоматами: «Дяденьки, я такая смелая. Возьмите меня с собой». В партизанском отряде все мои мечты свели к тому, что я должна сидеть на кухне и чистить картошку. Вы представляете мой бунт в душе! Неделю отдежурила на кухне, прихожу у командиру отряда: «Хочу быть настоящим бойцом». Он дал мне кубанку с красной ленточкой, а я хотела сразу винтовку.

Вернулась к маме с медалью «Партизан Отечественной войны» II степени. Пошла в школу и забыла обо всем, играла с девчонками в лапту, каталась на велосипеде. Один раз влетела на велосипеде в воронку от бомбы, поранилась, увидела кровь и не войну вспомнила, а свою балетную студию. Как я теперь буду танцевать? Приедет скоро Зинаида Анатольевна Васильева, а у меня разбитая коленка…

Только не пришлось мне вернуться в балетную школу. Пошла работать на завод, надо было помогать маме. А учиться хотелось… И так потом и получилось: дочь моя училась в седьмом классе, а мама ее — в десятом. В вечерней школе.

Из-за войны я прожила другую жизнь… Свою и не свою…

«И стреляю вверх…»

Аня Павлова — 9 лет.

Сейчас — повар.

Ой, душа будет болеть… Опять заболит…

Немцы тащили меня в сарай… Мама бежала следом и рвала на себе волосы. Она кричала: «Делайте со мной, что хотите, только не трогайте дитя». У меня еще было два младших брата, они тоже кричали…

Родом мы из деревни Меховая Орловской области. Оттуда нас пешком пригнали в Беларусь. Гнали из концлагеря в концлагерь… Когда меня хотели забрать в Германию, мама подложила себе живот, а мне дала на руки меньшего братика. Так я спаслась. Меня вычеркнули из списка.

Ой! Душа будет сегодня весь день и всю ночь не на месте. Тронула, разворошила…

Собаки рвали детей… Сядем над разорванным дитяткой и ждем, когда сердце у него остановится… Тогда снегом прикроем… Вот ему и могилка до весны…

…В сорок пятом… После Победы… Послали маму строить в Ждановичах санаторий, я — с ней. И так тут и осталась. Сорок лет в санатории работаю… С первого камня я тут, все на моих глазах поднималось. Дадут мне винтовку, десять пленных немцев, и я их на работу веду. Первый раз привела, бабы обступили нас: кто с камнем, кто с лопатой, кто с веником. А я вокруг пленных бегаю с винтовкой и кричу: «Бабоньки! Не трогайте их… Бабоньки, я за них расписку дала. Стрелять буду!!» И стреляю вверх…

Бабы плачут, и я плачу. А немцы стоят… Глаз не поднимают…

В военный музей мама ни разу меня не водила. Один раз увидела, что я смотрю газету с фотографиями расстрелянных — забрала и поругала.

У нас в доме до сих пор нет ни одной военной книжки… А уже я сама… Давно живу без мамы…