Последние свидетели. Соло для детского голоса

Толя Червяков — 5 лет.

Сейчас — фотограф.

Если что-то осталось в памяти, то как одна большая семейная фотография…

На переднем плане отец с винтовкой и в офицерской фуражке, он носил ее и зимой. Фуражка и винтовка вырисовываются отчетливее, чем отцовское лицо. Очень хотелось мне иметь и то, и другое — фуражку и винтовку. Мальчишка!

Рядом с отцом — мама. Саму маму тех лет не помню, больше запомнилось то, что она делала: постоянно стирала что-то белое, от нее пахло лекарствами. Мама была медсестрой в партизанском отряде.

Где-то тут мы с маленьким братом. Он все время болеет. Вот его помню красного, все тельце покрыто коростой. Вдвоем плачут с мамой ночью. Он от боли, мама от страха, что он умрет.

А дальше вижу, как к большой крестьянской хате, в которой мамин госпиталь, идут бабы с кружечками. В кружечках молоко. Молоко сливают в ведро, и мама купает в нем брата. Брат первую ночь не кричит, спит. А утром мама говорит отцу:

— Чем я отплачу людям?

Большая фотография… Одна большая фотография…

«Так я вам хоть бульбочки в карман насыплю»

Катя Заяц — 12 лет.

Сейчас — рабочая совхоза «Кличевский».

Бабушка гонит нас от окон…

А сама смотрит и рассказывает:

— Нашли в жите старого Тодора… С нашими ранеными солдатами… Принес им костюмы своих сынов, хотел переодеть, чтобы немцы не опознали. Солдат постреляли в жите, а Тодору приказали выкопать яму возле порога своей хаты. Копает…

Старый Тодор — это наш сосед. Из окна видно, как он копает яму. Вот выкопал… Немцы забирают у него лопату, что-то по-своему ему кричат. Старик не понимает или не слышит, потому что давно глухой, тогда они толкнули его в яму и показали, чтобы стал на коленки. Так и засыпали живого… На коленках…

Всем стало страшно. Кто — это? Разве это люди? Первые дни войны…

Долго обходили хату старого Тодора. Всем казалось, что он из-под земли кричит…

…Сожгли нашу деревню так, что одна земля осталась. Одни камни во дворах, и те черные. У нас на огороде травы даже не осталось. Сгорела. Жили по милости — идем с сестричкой в чужие деревни, просим людей:

— Подарите что-нибудь…

Мама больная. Мама ходить с нами не могла, она стыдилась.

Придем в хату:

— Откуда вы, деточки?

— Из Ядреной Слободы… Нас спалили…

Давали: ячменя мисочку, хлеба кусочек, яйцо одно… Так уже спасибочки людям, все давали.

Другой раз переступишь порог, бабы в голос плачут:

— Ой, детки, сколько ж вас! Утром прошло две пары.

Или:

— Только вышли от нас люди. Хлеба не осталось, так я вам хоть бульбочки в карманы насыплю.

Так из хаты не выпустят, чтобы с пустыми руками. Ну, хоть льна по жменьке дадут, и насобираем за день льняной снопик. Мама пряла сама, ткала. На болоте торфом красила, в черный цвет.

Вернулся с фронта отец. Начали ставить хату, на всю деревню осталось две коровы. Лес на коровах возили… На себе… Больше своего роста полено мне было не осилить, а если одинаковое со мной по росту — тянула…

Война не скоро кончилась… Считают: четыре года. Четыре года стреляли… А забывали — сколько?

«Ма-ма мы-ла ра-му…»

Федя Трутько — 13 лет.

Сейчас — начальник отдела технического контроля известкового завода.

Такая история…

За два дня до войны мы завезли маму в больницу, она тяжело заболела. Больница была в Бресте. Больше свою маму мы не видели.

Через два дня немцы вошли в город. Они выгнали из больницы больных, а тех, кто не мог ходить, куда-то увезли на автомашинах. Среди них, рассказывали люди, была и моя мать. Их где-то расстреляли. Но где? Как? Когда? Я не узнал, никаких следов не оставлено.

Нас с сестрой и отцом война застала дома в Березе. Брат Володя учился в Брестском дорожно-техническом училище. Другой брат, Александр, окончил в Пинске краснофлотское училище, ныне речное, и там же работал мотористом на пароходе.

Отец наш — Степан Алексеевич Трутько — зампредседателя Березовского райисполкома. Ему был приказ — эвакуироваться с документами в Смоленск. Забежал домой:

— Федя, забирай сестру, и уходите к деду в Огородники…

Утром пришли мы на хутор к деду, а ночью постучал в окно брат Володя, два дня и две ночи шел из Бреста. В октябре появился на хуторе и Александр. Он рассказал, что пароход, на котором они шли к Днепропетровску, разбомбили. Кто уцелел, тот попал в плен. Несколько человек бежало, среди них и наш Саша.

Все обрадовались, когда к деду зашли партизаны — уйдем с ними! Будем мстить.

— Сколько классов окончил? — спросил меня командир, когда нас привели к нему.

— Пять классов.

Услышал приказ:

— Оставить в семейном лагере.

Братьям выдали винтовки, а мне карандаш.

Я уже был пионер. Это был мой главный козырь, что я уже пионер. Просился в боевой отряд.

— У нас карандашей меньше, чем винтовок, — смеялся командир.