Последние свидетели (сто недетских рассказов)

Это услышала мать полицая, она пришла к маме предупредить, что смертельная беда нашей семье, если ее сын услышит, как я рассказываю детям про листовку.

Мама позвала меня с улицы и просит:

— Доченька, не будешь больше рассказывать?

— Буду!

— Нельзя рассказывать.

— Ему можно, а мне нет.

Тогда она достала прутик из веника, а стегать меня ей жалко. Поставила в угол:

— Не будешь? А то маму убьют…

— Прилети на самолете наш дядя из леса и спасет тебя.

Та и уснула в углу.

…Горит наш дом, меня выносят на руках сонную. Пальто и ботиночки сгорели. Я хожу в мамином пиджаке, он до самой земли.

Живем в земляничке. Вылезаю из нее и слышу запах пшенной каши, заправленной салом. Мне и теперь вкуснее еды нет, чем пшенная каша, заправленная салом. Кто-то кричит: «Наши пришли». На огороде у тети Василисы, так говорит мама, а дети тетю Василису зовут «бабой Васей», стоит походная солдатская кухня. В котелках нам раздают кашу, помню точно, что в котелках. Как мы ели, не знаю, ложек не было.

…Мне дают кружку молока, а я уже забыла о нем за войну. Молоко налили в чашку, она у меня упала и разбилась. И я плачу, все думают, что я плачу потому, что чашку разбила, а я плакала, что разлила молоко. Оно такое вкусное, и мне его больше не дадут.

…Дети заразились дифтеритом. Умирают. Я убежала из-под замка хоронить соседских мальчиков-близнецов, с которыми дружила. Стою у гробиков в мамином пиджаке и с босыми ногами. Мама вытаскивает меня оттуда за руку. Ждет с бабушкой, что и я заразилась дифтеритом. Нет, я только кашляю. В деревне после дифтерита не осталось детей, играть на улице не с кем…

«Ройте здесь…»

Володя Барсук — 14 лет.

Сейчас — председатель Белорусского республиканского совета спортивного общества «Спартак».

Живет в Минске.

…Когда брат не вернулся с задания, мама долго не хотела верить, что он погиб. В отряд передали, что группа партизан, которую окружили немцы, подорвала себя противотанковой миной, чтобы не попасть живыми в плен. У мамы было подозрение, что там оказался и наш Александр. Его с этой группой не посылали, но он мог ее встретить. Она пришла к командиру отряда и говорит:

— Я чувствую, что там и мой сын лежит. Разрешите мне туда съездить.

Ей дали несколько бойцов, и мы поехали. И вот что такое материнское сердце! Местные жители уже похоронили погибших, бойцы начинают рыть в одном углу, а мама показывает в другое место: «Рой те здесь…» Начинают рыть там и находят брата, его уже было не узнать. он весь почернел, мама узнала его по шву от аппендицита и по расческе в кармане.

Я всегда трогательно вспоминаю свою маму.

Помню, как закурил первый раз. Она увидела, позвала отца:

— Ты посмотри, что Вовка наш делает!

— А что делает?

— Курит.

Отец подошел ко мне, посмотрел:

— Пусть курит, после войны разберемся.

Когда вернулись из партизан, моих сверстников еще не призывали в армию, а я уже отвоевался. В техникуме физкультуры, куда поступил учиться, меня называли все «дядей Володей», хотя я не был старше их по возрасту.

После войны все время вспоминалось, как мы жили до войны. Жили все вместе, несколько семей родственников в одном большом доме. Жили весело и дружно. Тетя Лена в день зарплаты покупала очень много пирожных и сыров, собирала всех детей и всех угощала. Погибла она, ее муж и сын. Погибли все мои дядья…

Запомнил, как мы с мамой шли по улице, на несла картошку, ей дали немного на заводе, где она работала. Из строительных развалин подходит к нам пленный немец:

— Муттэр, битте, картофель…

Мама говорит:

— Я тебе не дам. Может, ты убил моего сына? Ты — убийца.

Немец опешил и молчит. Мама отошла, потом вернулась, достала несколько картофелин и дает ему:

— На, ешь…

«Встанешь на ящик…»

Люба Филимонова — 11 лет.

Сейчас — агроном.

Живет в Бердянске.

Колхоз — это были мы и наши матери. Мужчин в колхозе не было, мужчины на фронте… Машин не было, возили все на лошадях. Женщины подводы нагрузят, а возить нам, ребятишкам. Везем, да еще стараемся обогнать друг дружку, чтоб последним не приехать, а то засмеют. А разве от нас все зависело? От лошадей тоже. Вот и старался каждый вскочить пораньше, хоть темно еще и спать смерть как хочется, прибежать в конюшню первым, коня лучшего захватить, Русланку, например, или Форсуна. Из-за Русланки мальчишки дрались…

Запрягать поначалу мама помогала, потом сама научилась. Главное — хомут надеть. Встанешь на ящик, на бочку какую-нибудь — и все в порядке. Матери пахали, а мы бороновали. И до сева, и после сева. И сено возим, и зерно. Когда со взрослыми, а когда и сами. Для нас, детей, даже мешки специальные сшили — килограммов на тридцать-сорок зерна. Чтоб мы могли с телеги взять такой мешок на плечи и понести. Несешь, а тебя из стороны в сторону качает. Не раз мешок перетянет, и летишь вместе с ним. А все равно весь урожай переносим…