Последние узы смерти

Голос был немногим громче шепота. Сначала Каден усомнился, слышал он ушами или слово прозвучало внутри его сознания. Но звук повторился:

– Нет.

Это был не Мешкент. Его умоляла Тристе.

– Не надо, Каден. Пожалуйста, не надо.

Собственное имя позвало его вернуться. Странное дело. Хин много лет учили его, что слово не равно вещи, что имя – просто набор звуков, нацеленных в изменчивую истину и вечно пролетающих мимо. Имя – Каден – связано с ним не более, чем его дыхание. Оно, как и любое слово, было ошибкой, и все же, произнесенное Тристе, оно позвало его обратно.

«Я не могу ее спасти», – сказал он себе.

«Но можешь быть рядом, когда она будет умирать».

Чей это был голос? Уж наверняка не Мешкента. И не его. В нем говорило что-то старше рассудка – древнее, как кости, вросшие в плоть, его последняя связь с человечеством, вплетенная в очищенные от всех чувств мысли. То, от чего не укрыться даже в пустоте ваниате, да и не голос это был, а бессловесная истина его существа, его принадлежности, и он медленно, медленно отпустил ваниате.

Вернулся страх – сжал сердце в кулаке. Бешеная ярость Мешкента, почти неслышимая в пространстве ваниате, снова рвала разум.

«Дай мне свободу. Покорись, и я сокрушу этих букашек. Я разожгу в них такой огонь, что они будут гореть тысячу дней, и только потом отдам их трусливому богу».

Каден отбросил его слова.

– Но прежде, чем принести жертву, – сказал он, – я задам один вопрос.

Жрец задумчиво кивнул.

Каден снова бросил взгляд вниз, в поджидающую пустоту, и поднял глаза.

– Ты хочешь убить меня? – тихо спросил он. – Или хочешь убить кшештрим?

Герра впервые открыл глаза. Они оказались темными, зелеными, как листва.

– Убьете вы нас здесь, – наступал Каден, – или отпустите, Ананшаэль скоро нас получит. Мы смертны. В этом году или в следующем мы склонимся перед его волей. А вот кшештрим…

Он оставил слово висеть в воздухе. Герра медленно сел и обернулся к нему:

– Кшештрим уничтожены.

– Не все.

– Это правда? – обратился старик к Пирр.

– Всякое болтают, – пожала плечами женщина. – Но ведь люди постоянно болтают.

– Это не болтовня, – возразил Каден. – Я могу назвать имена. Имена и способ до них добраться, сразиться с ними.

Герра помрачнел:

– Ты уже солгал однажды в попытке не платить долг богу.

Каден ответил на его взгляд:

– И ты распознал эту ложь. Послушай меня. Кшештрим ходят по этой земле бессмертными, презирают суд вашего бога. – Он склонил голову к плечу. – Скажи одно слово, если я лгу, и я тут же уйду к Ананшаэлю.

Молчание длилось долго. Ветер точил свое острие о камень. В синеве над головой неподвижно горело солнце. Казалось, прошли годы, прежде чем Герра кивнул:

– Удивительны пути бога. Я поразмыслю над этим за молитвой.

– А когда закончишь молиться? – спросил Каден.

– Тогда узнаю, отдать вас Ананшаэлю или выслушать имена, которые ты хочешь мне назвать, – улыбнулся Герра.

С уступа позади невысокого домика Каден разглядывал скребущие небо горы на западе. После долгих дней бега у него дергало мышцы бедер. На подошвах вздулись волдыри, прорвались кровью, потом под лохмотьями отмершей кожи набухли новые. И они тоже полопались. Он бережно ощупал растрескавшуюся, воспаленную кожу. До Рашшамбара ему некогда было замечать боль, и не было иного выбора, кроме как продолжать бег. А теперь, в роскоши неподвижности и тишины, боль воспрянула, одновременно ныла и жгла, пробирала до самых костей.

Словно в ответ ей, встрепенулся Мешкент, снова навалился на стены своей клетки, испытывая их раз за разом.

«Выпусти меня!»

Это были не слова, а нечто древнее и чуждое, шевельнувшееся в сознании, как будто Каден на миг взглянул вокруг чужими глазами или увидел чужой сон. Он медленно, тщательно проверил тюрьму для бога, укрепил и подпер стены там, где они истончились, потертые мигом сомнений, растрескались от проникающей терпеливее льда усталости, – и восстановил их.

«Нет», – безмолвно ответил он.

Вспышка багровой ярости.

«Эти твари выпотрошат тебя, если узнают, что ты меня носишь!»

«Они не узнают».

«Ты рискуешь всем».

«Вся жизнь – риск, – сказал Каден. И еще: – Как исполнить обвиате?»

Он долго ждал ответа, ждал ужасного напора Мешкента на стены. Но дождался лишь молчания, и бог в его сознании замер в каменной неподвижности. Каден медленно выдохнул, вытянул вперед ноги и принялся разминать мышцы поясницы. Далеко над пропастью парила на восходящих потоках пара незнакомых ему черных птиц. Так похоже на Ашк-лан – только в Ашк-лане он, даже юным учеником, не был пленником. Не таким. Он никогда еще не жил под прямой угрозой смерти.

Нельзя сказать, что с ним и Тристе дурно обращались. Наоборот. После приема у Герры Пирр проводила их в скромный домик у самого края обрыва вроде того, в котором жила сама Присягнувшая Черепу. В двух его комнатах стояли две кровати, в песчаниковой стене был устроен очаг, а над ним висели на крючках чугунные горшки и сковородки.

– Чей это дом? – спросила Тристе, с опаской оглядывая простое жилище.

– В последнее время, – ответила Пирр, – он принадлежал двум жрецам: Хелтену и Чему.

– Где же эти Хелтен и Чем?