Последний апокриф

Чуть поодаль, через два грязных стола от них, за грязным же столом прожигал время безусый старшина сверхсрочной службы.

На нем был парадный мундир с тринадцатью крадеными крестами на груди – все за победу над французами в Отечественной войне 1812 года.

Он с глубокомысленным видом смолил козью ногу и параллельно гипнотически пронизывал проституток ненасытными белесыми глазами.

Рядом с ним по-черному пил бывший майор, потерявший честь на войне.

Без чести он жить не желал, а не жить не хотел – так и жил!

Еще через три грязных стола, за заплеванной стойкой, клевал длинным носом татаро-узбек Мустафа.

– …Чем больше урод – тем он больше красивых! – недосказанно и афористично отвечала Маруся.

– Уроды, что ли, не видят себя со стороны? – искренне удивлялась Вераська.

– Никто себя со стороны не видит! – хмуро констатировала Маруся.

– А я, что ли, виновата, что они на себя слепые? – резонно возмущалась Вераська.

– А они виноваты, что они уроды? – контраргументировала Маруся.

– А я, что ли, виновата, что они не виноваты? – упорно не желала сдаваться Вераська.

– Никто ни в чем не виноват, – цедила сквозь зубы Маруся, – даже когда виноват!

Тогда-то Вераська и задала Марусе самый наиглавнейший вопрос бытия:

– Но если они не виноваты и если я не виновата – то кто же тогда виноват?

– Никто! – последовал обезоруживающий ответ.

– Никто? – удивилась Веруська.

– И Ничто! – устало добавила Маруся.

…Тут мы прервем на минуточку стремительный бег нашего правдивого повествования: Маруся по прозвищу Лэди, щукина дочь, и сама не подозревала, до какой степени она была права в своем определении истинных виновников всех безобразий на земле.

Вот так, походя, не задумываясь, старая прикладбищенская проститутка ответила на вопрос: кто виноват?

И – как в воду глядела!..

– Я писать хочу! – наконец объявила Вераська, неуклюже вылезая из-за стола и двумя руками сдвигая вправо свой бюст, покосившийся влево.

– Честь имею, мадам! – отдав честь, по-гусарски, возвышенно поприветствовал Марусю старшина (стоя на цыпочках, он козырьком едва приходился Марусе по грудь, когда та сидела!).

– Падай! – хмуро кивнула Лэди.

– Мадам, уже падают листья! – сообщил, оскалившись, сверхсрочник (неясно, на что намекая!) и, побренчав крадеными орденами, с важным видом опустился на стул, после чего достал из одного кармана парадного кителя щепотку высушенной конопли, а из другого – толченых куриных какашек и, смешав, неторопливо приступил к созиданию трех козьих ножек.

Бывший майор, оставшись один, запрыгнул на стол и рванул рок энд ролл с использованием элементов украинского гопака.

Нечаянно оступившись, он обрушился на пол и не поднялся.

Мустафа приоткрыл для порядка свои татаро-узбекские глаза – и снова закрыл.

– Ваша дочь, мадам… – зачал было разговор старшина.

– Что наша дочь? – оборвала Маруся и уставилась на него тяжелым немигающим взглядом.

– Она, как бы это сказать, к нам вернется? – слегка оробев и менее развязно поинтересовался лилипут-сверхсрочник.

– Нет, – по-прежнему не мигая, ответила старая проститутка.

– Жаль! – с явным разочарованием в голосе пробормотал старшина.

Помолчали.

– Хочу! – неожиданно хрипло сказала Маруся.

– Кури! – протянул старшина готовую козью ногу.

– Я, военный, тебя, между прочим, хочу! – сообщила щукина дочь, ворожа глазами.

– Да кончайте, мадам! – не поверил ей старшина.

– Сукой буду! – поклялась Маруся, хватая его за рукав.

– Но, мадам!.. – он уперся ногами в стол и стал отчаянно вырываться.

Не желая, однако же, слушать, Маруся упорно увлекала его за собой, к пролому в кладбищенской ограде.

– На могилах – кощунство! – бился в истерике старшина.

– Зато, – резонно возражала Маруся, – все рядом: любовь, жизнь, смерть!

– И денег у меня нет! – выворачивал карманы военный.

– Плевать! – отмахивалась Маруся, намекая на бескорыстный секс.

– Постыдитесь, мадам, я же вам в сыновья гожусь! – пристыдил проститутку сверхсрочник.

– Что?.. – она вдруг ослабила хватку.

– Старая млядь! – воспользовавшись минутой замешательства, отскочил и обидно выразился старшина.

– Что?.. – только и смогла повторить Маруся, без сил оседая на мокрый тротуар…

И снова на кладбище…

136 …Памятник заслуженному акушеру России, воссозданный в камне с тринадцатикратным увеличением (о чем сообщала бронзовая табличка на лбу повивального деда!), внушал смотрящим все известные чувства: от восхищения – до смущения!

На одной каменной ладони (размером с вертолетную площадку!) он держал новорожденного, а другой, журя, пошлепывал его же по каменной попке.

Каменный рот акушера при этом ехидно скалился из-под каменных усов: мол, давайте-ка, молодой человек, пожалуйте в этот мир!

Именно тут, в тяжелых ногах акушера, на мраморной могильной плите, заставленной гранеными стаканами с пойлом и горбушками хлеба, восседали: Джордж, облаченный в платье небесных тонов в кровавый горошек, и Иннокентий – в шикарном, в обтяжку костюме цвета загустевшего бордо в розовую полоску.

Оба по первому взгляду являли собой проходимцев из старого комикса про пришельцев.