Последний аргиш

Сенебат? Сколько же отмерило время с тех пор, сколько изменило! Новые дома, поселки и новые люди — кеты радисты, мотористы и охотники, кончившие семилетнюю, а то и десятилетнюю школу. Новые люди. Среди них солдаты, прошедшие годы тяжелой войны, кавалеры орденов и медалей!

Почему же люди покинули то место? Почему не делают там весновку? Вновь задаем вопрос. И снова недоуменное пожатие плечами:

— А кто знает? Разное говорят…

— Что говорят?

Пытаемся расшевелить рассказчика, но он невозмутимо берет кружку с черным, как смола, чаем и в лучшем случае повторяет то же самое.

Так бывает у вечернего костра довольно часто.

Сосновый лоб — место древнего поселения — постепенно завоевывает страницы в наших записях. Он захватывает внимание, становится навязчивым, мешает сосредоточиться на чем-то ином.

Должна же быть какая-то логика, какой-то смысл, чтобы покинуть «старое стойбище», покинуть и не стремиться вернуться! Отдать, возвратить не очень щедрой на севере природе ее редкий дар — сосны, воду, рыбу и гордую возвышенность — землю в половодье!

Неужели люди чего-то боятся? Мы не решаемся высказать предположений ни нашим собеседникам, ни самим себе. Не верится. Хотя вполне возможно. Но все-таки не верится, не хочется верить.

Дагай. Да, Дагай первый подтвердил наше предположение.

— Страх! Просто страх. Люди боятся.

Дагай удивленно посмотрел на наши разочарованные лица. Мы ждали какого-то иного, более материального, что ли, объяснения.

— Страх, — повторил Дагай, — перед шаманскими душами. Стариков страх преследует. Молодые той дороги не знают, да и, возможно, сами немного трусят.

*

Было время — умирал человек, и его родичи, не понимая, что произошло, долго ждали пробуждения. Смерть считали сном, но только слишком затянувшимся, и орда бросала мертвеца, ей нужно идти дальше. Никто не плакал, никто не боялся «уснувшего». Древние не осознавали еще тяжести утраты.

Долгие века не существовало самой проблемы жизни и смерти. «Уснувший» продолжал жить, но где-то в другом месте, и заботливые руки оставляли около него еду на первый случай, оружие и орудия труда, чтобы он мог добыть пищу в дальнейшем. Люди не боялись мертвых.

Призрак смерти, страх перед мертвецами появился тогда, когда религиозные представления захватили умы и породили идею о злых и добрых поступках мертвых.

«Уснувший», но теперь уже «мертвый человек» мог принести зло. И появляется культ умерших предков. Живые воздают им жертвы, спешат умилостивить их, просят защиты, но не надеются на то, что мертвец останется довольным своей участью. Живые роют глубокие могилы, заваливают их камнями, сколачивают гробы из толстых досок, кладут каменные плиты, мертвеца связывают по рукам и ногам — теперь он в любом случае не выйдет к живым!

Живые понимают разницу между жизнью и смертью и начинают бояться смерти. Сны живых нет-нет да воскрешают умерших. Но как мог из такой глубокой ямы прийти в сновидение образ умершего? Древние не могли объяснить случившегося. Необъяснимое становится религиозным понятием — дух. В идею жизни и смерти вторгаются духи и души, вползает суеверие. Прежний страх становится суеверием.

Человек прошлого не боялся ходить по кладбищу, когда там просто мертвое тело, но он был бессилен перед духом.

Можно все знать и все понимать, но все же испытывать робость, ступив в полночь за кладбищенскую ограду. Суеверные предки позаботились о своих потомках и водрузили над могилами маленькие и большие кресты, которые ночью под пышными кронами деревьев кажутся призраками, простирающими или раскинувшими руки.

Жутко на обычном кладбище ночью! А на шаманском кладбище в тайге?! Чем могущественнее был шаман, тем больше деревянных гагар и орлов над могилой, а кругом тайга со своими голосами кричащих и плачущих ночных птиц, с сердитым в ночи урчанием на перекатах ручьев и рек, с тяжелым дыханием леса под порывами ветра.

*

Мы ждем продолжения, а Дагай вопросительно смотрит на нас. Знакомый прием! Кто-то распространил правило — не говорить больше того, что тебя спрашивают. Для нашей работы, когда иной словоохотливый очевидец наговорит и то, что нужно и что ненужно, получать ответ только на заданный вопрос совсем неплохо. Но только не сейчас. История «старой застройки» беспокоит нас, и, право же, мы знаем, что Дагай не скажет лишнего.

Чтобы продолжить разговор, я задаю явно нелепый вопрос:

— Кто разрешил делать кладбище на месте жилья? Ведь такое не в обычаях вашего народа?

Дагай вскинул брови и с трудом произнес:

— Диуг!

— Сенебат! — воскликнул я и осекся: ведь Дагай просил не упоминать второго имени шамана.

— Да, сенебат! — глухо повторил Дагай.

Мы ничего не понимали, но, к счастью, Дагай не прекратил разговора.

— Сенебат не только большой шаман был, но умный враг. Раньше других понял — конец его власти пришел. Смертью своей мстить захотел. Наш обычай — шаманов хоронить там, где Сосновый лоб. Прежде, очень давно, там всегда хоронили, но не на самом стойбище, а за ручьем. Сенебат на земле стойбища велел себя хоронить.

Дагай внимательно посмотрел на нас задумался и продолжал: