Последний атаман Ермака

– Прости, господь! Все, что грешные люди творят на земле, ведомо тебе! И ты спросишь с каждого в судный час! – он сел за стол и ладонями охватил голову, словно боялся, что она не выдержит злобного до тошноты раздражения на самого себя и треснет надвое.

* * *

Глухо чавкали под тяжелыми шагами казаков слегка подмерзшие кочки грязи, с неба неспешно опускались редкие крупные снежинки, украшая своими узорами грубые серые кафтаны и шапки. Дьяк Иван Стрешнев семенил впереди атамана, который шел за государевой казной в сопровождении верных есаулов Ортюхи Болдырева, Ивана Камышника, Тимохи Приемыша и старца Еремея Петрова, который не захотел почему-то оставить атамана и дожидаться его на струге.

– Снег скоро в зиму ляжет, – вздохнул за спиной Матвея Ортюха Болдырев и добавил о том, что неизбывно крутилось в голове: – Как-то обернется наше хождение на терские окраины? И когда увидим своих детишек? На божий свет появятся, а их отчаянные родители секутся саблями бог знает где с крымскими татарами! Сохрани нас, господь, так хочется подержать дите на ладонях!

Дьяк Стрешнев споткнулся на ровном месте, едва не уронив шапку в грязь, оглянулся – Матвей увидел его испуганные бегающие глаза, удивился.

– Чем встревожен, дьяк Иван? Ишь, даже бородища дыбком вперед встала! Альбо за нас волнуешься, что супротив крымцев идем на рубеже стоять? Так нас на Терке будет не так уж и мало, государь своих стрельцов с нами шлет, да и астраханские воеводы недалече со стрелецкими полками будут!

Дьяк Иван перекрестился на недостроенную церковь, тут же, стараясь сдержать нервную дрожь в голосе, попытался отшутиться:

– Волку бы зиму переголодать, а по весне, тут как тут, опять пан! Гуляй на воле, в клетке – не в поле!

Ортюха хмыкнул, не поняв, к чему это сказал дьяк Иван, поинтересовался, взяв дьяка за локоть крепкими пальцами:

– Кто же в твоем понятии волк, а?

Дьяк Иван кашлянул в тонкопалый кулак, охотно пояснил:

– Да я к тому, казаки, что на государеву службу вы едете в зиму. А зимой крымцы сидят смирно за своею перекопью, мало когда в набеги отваживаются, дороги да перелески снегом завалены. Так что и у вас зима будет спокойной… отоспитесь, сил наберетесь.

– Зато по весне, как говорится, будет у нас ни дна, ни покрышки, ни от татарина передышки, – охотно согласился Ортюха Болдырев. – Что? Уже пришли? Здесь у нашего воеводы схоронены клады немереные, деньги несчитанные? А мне кто-то нелепицу сказывал, что воеводы берут руками, а отдают ногами!

– Э-э, Ортюха, не зарься на чужую казну, пустишь душу в ад, тогда и будешь богат! – поостерег есаула старец Еремей. – А то, я смотрю, ты как та баба, что от радости обмерла, а ее было схоронили!

– Да ну тебя, отче Еремей, скажешь такое… За своим ведь пришли, не чужое грабить!

Дьяк Иван остановился у небольшого бревенчатого пятистенка с маленькими слюдяными оконцами высоко от земли, почти у стрехи, которая на две пяди нависала над стенами. У простенького крыльца с тесовым навесом стояли стрельцы в стражах, на двери тяжелый железный засов на замке и восковая печатка – оттиск на шнурке.

– Ключ у меня тут как тут, казаки. Я отопру казну, и мы войдем. А вы, – и дьяк Иван строго глянул на сопровождавших их стрельцов в малиновых кафтанах и с бердышами на плечах, – чуток отойдите от стражей, нельзя всем толпиться у раскрытой двери!

– Вона какие строгости, – буркнул широченный в плечах Тимоха Приемыш, изобразив на рябом лице подобие улыбки. – Даже своим нет веры! – и он, задев оба косяка, шагнул внутрь сруба следом за дьяком и Матвеем Мещеряком.

– Это чужие тати грабят, а воруют всегда свои, – назидательно проговорил, покашливая, дьяк Иван. Он осмотрелся в небольшой горнице, размером где-то три на четыре сажени. Напротив входной двери стояла широкая на шести ножках лавка, тяжелый без скатерти стол, над столом маленькое оконце, сквозь которое лился в горницу тусклый предвечерний свет. Слева от двери глухая стена печи, недавно побеленной и теплой, а топилась она из другой комнаты, также за бревенчатой стеной.

Осмотревшись, дьяк Иван, важничая перед казаками, обеими руками неспешно разгладил пышную с редкой сединой бороду надвое к плечам, с легкой усмешкой обратился к атаману:

– Садитесь на лавку, к столу. Давайте ваши кисы, я тут как тут наполню каждую на пятьдесят человек по счету, а атаману и есаулам отдельное. Ждите, деньги я вам скоро вынесу, – принял от Ивана Камышника четыре кисы, ключом отпер висячий на маленькой двери замок, согнувшись почти вдвое, вошел в соседнюю комнату, в которой, как успел мельком заметить Матвей, в стражах у казны было еще несколько стрельцов, захлопнул за собой эту толстую дверь.

– Ишь ты-ы, – проговорил старец Еремей. – И там стрельцы сидят, запором закрытые! Ждем-пождем, авось и мы свою казну найдем.

– Было бы весьма кстати, – оживился Матвей, усаживаясь к столу на лавку. – Мы с Ортюхой можем часть жалованья женкам оставить. Да и Митяй своей Маняше деньгой подсобит. Он теперь с Федоткой у тестя Наума гостюют, весть дадут, что мы в городе, а к ночи на постой к ним заявимся этакой кучей!