Последний Бес. Жизнь и творчество Исаака Башевиса-Зингера

Они либо считают, что «не годятся для секса» и избегают его, как героиня рассказа «Ханка» (и как затем Тамара в романе «Враги»); либо убеждены, что Катастрофа доказала небытие или равнодушие Бога, и, в соответствии с формулой Достоевского «раз Бога нет, то все позволено», освобождают себя в вопросах секса от всяких моральных оков, как это делают герои рассказа «Сестры» (а также Маша и Цлова во «Врагах», Мирьям из «Мешуги», да и на определенном этапе своей биографии герой «Раскаявшегося» Иосиф Шапиро).

И вновь и вновь писатель возвращается к мысли, не освещенное светом духовности, освобожденное от пут морали, неразрывно связанных в его сознании с Богом, сексуальное влечение «нетто» в итоге разрушает человека и духовно, и физически. Именно так это происходит в рассказе «Сестры», действие которого разворачивается сразу после войны:

«Знаю, знаю, что вам хочется спросить — немного терпения! Да, я жил с ними обеими. Официально женился на Доре в Германии — она мечтала о хупе и добилась своего, — а на самом деле у меня было две жены, обе сестры, точь-в-точь как у праотца Иакова. Недоставало лишь Билхи и Зилпы. А что, собственно, могло остановить человека вроде меня? Не еврейский же Закон и, уж конечно, не гойский. За войну вся человеческая культура рухнула. В лагерях — не только в Германии, но и в России, да и в лагерях для перемещенных лиц, где годами обретались беженцы, — исчезал всякий стыд. На моих глазах с одной стороны женщины лежал муж, с другой — любовник, и вся троица жила вместе. Я был свидетелем такого количества разных дикостей, для меня они стали нормой. Приходит некий Шикльгрубер или Джугашвили и передвигает стрелки часов на десять тысяч лет назад…»

Как следствие такого взгляда на жизнь и на природу отношений между мужчиной и женщиной Дора становится фригидной, Барделес превращается в импотента, их квартира все больше и больше начинает напоминать звериную нору. Вдобавок ко всему — и это с точки зрения еврейской мистики вполне закономерно — в этой норе из мерзости их отношений рождается и с каждым днем все больше и больше материализуется нечто Темное, Уродливое и Враждебное самому человеку:

«Меня часто посещало одно и то же видение: в темноте возникала какая-то зыбкая фигура, хрупкая и прозрачная, точно паутина, высокая, стройная, длинноволосая… и вдруг фигура оказывалось призрачным скелетом с зияющими глазницами, чудище, беззвучно смеющееся перекошенным ртом. Я успокаивал себя тем, что просто расшатались нервы. А чем иначе все можно было объяснить? В привидения я не верил, не верю и сейчас».

И вновь для знакомого с еврейской демонологией читателя не составляет труда догадаться о том, кем именно является этот Некто — ведь согласно Каббале, демоны и бесы тоже имеют тела, но тела эти сотворены из иного рода материи, чем человеческие, и чем-то похожи на сгустившуюся паутину.

И, наконец, кульминационной точкой рассказа становится схватка Лиона Барделеса с этим демоном:

«Так я и лежал почти окоченевши — не столько от холода, сколько от напряжения. Всматривался в темноту, выискивал "беса" (так я прозвал порождение паутины и теней), но ничего не видел. И одновременно я знал, что он там был — то ли спрятался в углу, то ли притаился за кроватью.