Последний бой Пересвета

Ослябя то ли бодрствовал, то ли грезил, вслушиваясь в разговоры товарищей. И привиделся ему, словно во сне, нижегородский кремль и сборы войска. Вот подошли муромчане, все на рослых красивых конях. Впереди под ярким трёхцветным стягом муромский князёк Фёдор Ярославич. Тоже родич великого князя, тоже Рюрикович. Вот подошли юрьевская, переславльская и ярославская рати. Подошла и московская дружина, но с самим великим князем во главе. Тогда-то Ослябя и разглядел как следует давнего врага и дальнего родича Ольгерда – Дмитрия Ивановича. Давно, на берегу реки Любутки довелось увидеть Дмитрия издали. В тот далёкий день запомнилось Ослябе лишь то, что Димитрий высок, широк плечами. Теперь же при близком рассмотрении князь и лицом благолепен оказался, но Ослябе всё одно не понравился своею нервностью. Или боялся кого великий князь? Но слыхом не слыхивали ни в одном из залесских княжеств, чтоб московский князь труса праздновал. А вот в Нижний Новгород, к тестю своему прибыл, словно во вражеское становище – с опаской, с оглядкой. Заметил Ослябя и то, как огорчился Фома Нижегородский таким отношением зятя, и сыновья его громогласно досадовали на такую Дмитрия недоверчивость.

В Нижнем ждали царевича Арапшу, ведшего на Нижний большое войско. Весть о том сам же Ослябя и принес своему новому начальнику Фоме Нижегородскому. Без малого четыре года прошло с тех пор, как нанялся Ослябя в Фоме, а всё никак не получалось привыкнуть к жизни большого города, населённого беспечными и жестокими людьми. Пугала Ослябю и непостижимая глазом ширь Волги, наводили тоску обычаи нижегородцев, упрямое стремление удрать от опасности, закрыться от врага телом реки, переждать, чтобы потом, стеная и понося весь белый свет за свои печали, возвращаться на пепелище и начинать всё наново. Бывали у Осляби и стычки с торговыми людьми, отважными бродягами, ушкуйниками именуемыми. Была и кровь, и отрубленные у недругов пальцы. Был тяжёлый разговор с князем Фомой, когда просился Ослябя настоятельно в степь, в дальнюю сторожу. Лаврентия и Дубыню с собой не взял, а набрал новых людей.

Потом случились долгие степные странствия, переправы через широкие реки, был недолгий плен, более похожий на гостевание. Ох, повезло ж тогда Андрею всю зиму просидеть за высокими стенами большого города Булгар. Нет, не бывать таким городам в Залесском краю: стены каменные так высоки, что верх их сливается с синевой небес. Башни, словно скалы неведомых гор. А народищу-то в городе Булгар! А торжище! А богатства! Там впервые узрел Ослябя поклонников магометанской веры, подержал в руках их главную книгу – Коран. Подержал да и бросил, с тоской неизбывной вспомнив давным-давно сгоревшую любутскую церковку, её звонкий колокол, её обитые медными листами ворота, сумрачные лики её образов. Именно в Булгаре суровый лик Спаса Нерукотворного стал часто являться в сновидениях. И Ослябя бежал. Пересилив отвращение к плаваниям по воде, погрузился на проходивший мимо города ушкуй, позволил себя цепью приковать и так, закованный, добрался до Нижнего. Ну а там помог ему Всевышний. Лаврений с Дубыней как раз на пристани оказались и разделили с Ослябей ещё один грех братоубийства.

Подремывая между веток мордовской сосны, слыша дальние звуки воинского стана, Ослябя видел, словно наяву, залитое кровью, скользкое днище ушкуя, лежащие вповалку тела новгородских разбойников, частью обезглавленные, а частью с отрубленными руками. Возможно, Фома и стал бы грозиться судом. Возможно, Ослябя оказался бы в беде худшей, нежели булгарский плен, если б в ушкуе не обнаружился сундук с астараканским[60] золотишком награбленным. Так Ослябя остался в Нижнем ещё на одну зиму, а весной Дмитрий Иванович вместе с тестем принялись готовиться к походу в Степь, воевать царевича Арапшу. Однако в начале лета великий князь спешно отбыл на Москву. В Литве умер Ольгерд. Эти вести принёс гонец, посланный старым знакомцем Осляби, страшим из сыновей литовского князя – Андреем Ольгердовичем. В отсутствие великого князя Фома Нижегородский поставил во главе войска среднего своего сына, Ивана.

И вот они в мордовских землях, на сытых, пышущих июльским зноем берегах Пьяны. Мордовские жители оказалась щедры на хмельной мёд, караваи и молоко. В мутной воде Пьяны плескались щуки и лещи. Ратники принялись разоблачаться, складывать на обозные телеги доспехи и оружие. Удили рыбу, без удержу предавались хмельному веселию, спали, пугали напрасным буйством мордовских поселян.