Последний бой Пересвета

Природа вокруг жила своей, далёкой от человека, буйной, беззаботной жизнью. Многоголосый гомон небесных пичуг, суета тварей наземных, шелестящая песнь высоких трав, величие лесных дерев. Этот мир не ведал страха смерти, не подчинялся власти людских царей, не жаждал наживы, свободный от тщеславия и неутолённых любовных томлений. Потому и был он вместилищем покоя и неизменного счастья.

Яков вспоминал, как четыре года назад впервые шёл вместе с караваном ладей этим же путем, в низовья Дона, в кочевья Мамая. Вспоминал, как боялся бескрайней шири степей, как тосковал по уюту лесов междуречья. Ещё бы не бояться, если сам великий князь Дмитрий, в свите которого и состоял тогда Яшка, опасался предстоявшей скорой встречи со всемогущим темником! Припоминал Яков и Мамая – невеликого ростом, скромного человека. Припоминались и речи Ростовского князя, сетовавшего на коварство и непростоту всемогущего темника. Нешто доведётся встретиться с Мамаем вновь?

Яков смотрел, как резвится в спокойных водах весёлая выдра, и тоска по боярышне Марьяше постепенно отпускала его сердце. Укачиваемый в ладье ласковой мощью реки, он погружался в мир сладких грёз, обретал непоколебимый покой вековых дерев, растущих по берегам, напитывался невозмутимостью старых сомов, обитающих в омутах, приобщался к таинственной жизни серебряных стрекоз, снующих в высоких камышах.

Ночевали на ладье, отправив Прохора на берег стеречь коней. Спали тревожно, чутко прислушиваясь к звонкому плеску воды и сонному шелесту прибрежного тростника. И река, и люди, и лошади, и ушкуй – всё поглощала тёмная утроба туманной осенней ночи.

Никита поднял своих людей перед рассветом, по каким-то приметам угадав скорое наступление дня. Заслышав возню сборов и приглушённые голоса, кони сами пришли, будто боялись, что будут оставлены на этом туманном берегу. Серый рассвет застал всех на середине реки. Жёлтые лучи осеннего солнышка прогнали серый сумрак. К середине дня сделалось так весело, словно прошедшая ночь была самой последней и не будет больше ни беспокойного бодрствования среди ночной мглы, ни уныния, ни страха. Яков разнежился на солнцепеке, вздремнул ненадолго, а проснулся внезапно, разбуженный громкими возгласами Прохора.

– Стой, лошадиный демон! Проснись, Яшка! Твой неслух сызнова буянит!

Берег оказался совсем рядом. Никита начал причаливать, борясь с течением реки, норовившей унести ушкуй дальше.

– Вот она, стоянка наша! – Прохор указал рукой в ту сторону, где камыши, расступаясь, образовывали небольшую заводь. – Тут река Сосна в Дон впадает. Выше по течению Сосны городок Елец. Туда надо наведаться. Но это утром, а пока заночуем тут, в деревеньке.

* * *

Деревенька стояла на берегу, скрытая от глаз путников зарослями орешины. С берега к реке, к дощатым мосткам сбегала стежка. На мостках худющая баба полоскала некрашеное тряпьё.

– Эх, бабы-то тут тощие, – Севастьян сплюнул под ноги. – Аж, не хочется. То ли дело на Москве! Правда, Яков?

Он покосился на Якова, но тот молчал. Ладья повернула. Берег стал стремительно надвигаться. Баба бросила работу и, громко призывая какого-то Ермолая, побежала прочь.

– За татар нас приняла? – спросил Яков.

– Да тут и без татар народу шатается, – нехотя отвечал Никита. – Но и татар хватает, как же без них!

Ермолай не замедлил явиться и пришёл не один, а с тремя мужиками. Все были вооружены топорами и рогатинами, но смотрели не воинственно, а скорее с любопытством. Все были, словно из одного выводка: волос тёмный, с проседью, лица загорелые узкие заостренные, глаза близко посаженные, блёклые, взгляды юркие, ускользающие. От рождения до гробовой доски одна лишь дума в них – как прокормиться – и один лишь вечный страх перед набегом. Ничего долговечного вокруг, всё словно бегущая донская вода. Нынче – засуха, завтра – половодье. Ныне жилы тянешь в непосильной работе, завтра все равно мёрзнешь и с голоду пухнешь в тайном лесном отнорке. Что есть в мире неизменного, долговечного, надежного? Разве что земля, по которой ходишь, да вера православная – более ничего.

Путешественники между тем уже причалили неподалёку от мостков. Песок заскрежетал о днище, Яков спрыгнул в воду и подталкивал ладью поближе к берегу, чтобы она уселась в песке попрочнее и стало бы возможно снять с неё коней, не опасаясь, что ушкуй перевернётся. Ручеёк заволновался и, едва почувствовав, что днище под ногами больше не качается от каждого шага, сиганул через борт в воду. Весь в брызгах, с оскаленной, весёлой мордой конь выбрался на сушу. Ермолай со товарищи попятились, выставив перед собой рогатины.

– Экие вояки! Коня испугались! – засмеялся Яков.

– Что уставились? – рявкнул Прохор. – Еду несите! Жрать хотим!

– Вы не из Новиграда ли, миряне? – робко спросил Ермолай.

Товарищи Ермолая молчали, настороженно взирая на путников, выгружавших коней и прочее имущество. Прохор смотрел на поселян внимательно, не снимая стелы с тетивы.

– А если из Новиграда, жрать не дадите? – усмехнулся он.