Последний бой Пересвета

– Пахнет вкусно, – фыркнул Прохор. – Но не отрава ли, а?

– Не отрава, – ответила девица, сама развязала верёвочку, приподняла тряпицу и начала смазывать Прошкину рожу снадобьем. Нежной ручкой втирала снадобье в раненые, припухшие нос и губы Прохора, а тот позволял, да ещё и жмурился от удовольствия, да ещё и пальцами эдак шевелил, словно примериваясь, как девицу половчее ухватить, но, чуя пристальные взгляды Челубея, не решался к ней прикоснуться.

* * *

Палаты елецкого князя удивили Якова скромностью убранства: простые бревенчатые стены, деревянная утварь, простые одежды челяди. Да, это не Москва. Да и что взять с Ельца? Городишко пограничный. Что ни год, то набег ордынского мурзы. Да и князь Фёдор, человек ещё нестарый, но уставший, словно запалённый конь. Лицо обветренное, дочерна загорелое. В полумраке княжеских палат оно показалось Якову ещё темнее. Князь сидел за столом в окружении вислоусых воевод. Перед ними стояло скромное угощение. Мёда не пили, только квас. Говорили глухо, отрывисто. Смотрели исподлобья, подозрительно. Они пришли втроем, как и были званы: Никита, Яков и Челубей.

– Решили праздник нам испортить? – спросил князь Фёдор.

– Здоров будь, князь Фёдор, – Никита почтительно склонил голову. – И не помышляли о том, чтобы нарушить твои установления или как-то ещё утеснять. Состязание так состязание. Прохор у нас заправский поединщик. Он и сразится с Челубеем.

– Он ранен, – хмуро заметил князь Фёдор.

– Разве это рана? Так, рожа покусана, – буркнул Прохор. – Руки-ноги целы, значит, медведю вашему смогу брюхо проткнуть…

– Ипать тую сувать, – мрачно заметил Челубей.

– Воевать будешь со своими приятелями, – устало молвил князь Фёдор и, обращаясь к Никите, добавил: – Тут за городом видел ли кибитки? То на состязание из Орды, из кочевий, поединщики съехались. Завтра будут друг в друга копьями тыкать. Может, кого-то и убьют, кто знает… А кого не убьют, с теми знакомцами станем. Потешные битвы куда лучше, чем набег воровской. Но и набег может случиться. Буду готовиться и ждать до осенней распутицы. Может, в этом году Бог милует. А если нет, тогда уж придётся всерьёз биться – не забавы ради.

Князь Фёдор умолк, призадумался, на огромного Челубея тёмным взглядом уставился.

– Ипать тую сувать… – буркнул Челубей.

– Не порти мне праздника, Никита, – устало вздохнул елецкий князь.

– Как повелишь, Фёдор Иванович, – ответил Никита Тропарёв.

* * *

– Заведи коней на ладью, – бормотал Ястырь. – Честью прошу, заведи! А то как же я за ними услежу, если тебе отлучиться придётся?

Никита смеялся, поглядывая на волосатое создание, а Яков заводил коней на ладью. Завел всех, на берегу остался лишь Янтарь, соловой масти, степных кровей конь Прохора. Янтаря уж обрядили в броню, оседлали и теперь заботливый Севастьян водил его вдоль по берегу, чтоб конь не застаивался. Прохор же отлучился, запропал куда-то. Яков слышал мельком насмешливые слова, сказанные кому-то Никитой – до баб, дескать, пошёл, перед боем правило у него такое.

Сосна тихо плескалась под бортами ладьи. С посеревших небес сыпал мелкий осенний дождичек. Дальний берег речки скрывала туманная хмарь.

– Странное ты создание, – потешался над Ястырем Никита. – Видно, тятька твой лихим степным наездником был, а мамка – чёрно-бурою лисицей.

Ястырь обижался, косил на Никиту узким зелёным глазом, однако к кинжалу не прикасался, не пытался вытащить оружие из ножен. А вверху, на холме, там, где за кронами дерев прятался купол елецкого храма, уже началось воинское состязание. Якову слышались рёв толпы, звон железа, яростные выкрики поединщиков, конский топот. Вот уже и Прохор явился, кум королю: рожа довольная, сытая. Весело гогоча, натянул кольчугу, пристегнул латы, покрыл голову шеломом. Севастьян ходил вокруг, осматривал придирчиво, приговаривал:

– Эх, копья у нас коротковаты. А у Челубея-то копье в два раза длиннее его самого.

– Мне такого не поднять, – отвечал Прохор. – А если древко тонким будет, сломается оно об чужие доспехи, и толкового удара не получится.

– Не пытайся метить в доспех, – наставлял Никита. – Наноси удар между грудью и плечом – там, где наплечи и нагрудник сходятся. А лучше всего – меть прямо в шею!

– Это уж как Господь меня сподобит, – бормотал Прохор, влезая в седо.

Он был сосредоточен и суров. Молчал всю дорогу от пристани до ристалища, устроенного на площади перед княжескими хоромами, а там, принимая из рук Севастьяна копье, не смотрел уж ни на кого, кроме противника.