Последний бой Пересвета

Яков думал о камне, что лежал под ногами, но в этот миг другой камень вылетел из зарослей ивняка. Ни треска, ни шума ломающихся веток не было слышно. Всё случилось так, словно камень прилетел с небес. Но Никита чуть-чуть промахнулся. Конечно, Тропарь целил в голову… или куда придётся. Чего уж там! Получить тяжёлым камнем по шее – это вам не чашу кумыса выкушать! А камень угодил как раз в шею! Челобей ахнул, клацнул зубами, пошатнулся. Яков сделал новый головокружительный выпад, снова целя в незащищенную голову противника. Два раза успел чиркнуть: по щеке и по подбородку, упал на траву расчётливо, в то же место, с которого начал прыжок. Челубей с воем, закрывая руками лицо иссечённое, согнулся чуть ли в половину роста. Яков выпустил Погибель из руки и вцепился мёртвой хваткой в укрытый травой валун. Чувство опасности, жажда победы, страх жестокой расправы даровали рукам Якова немыслимые силы. В мгновение ока он сумел вырвать булыжник из объятий влажной земли. Яков поднял каменюку над головой обеими руками, глубоко вздохнул, метнул на выдохе, надеясь попасть татарину аккурат по темени. Не попал. Челубей успел чуть выпрямиться, иначе не миновать ему смерти. А так, вместо прямого удара в темя, угодил камень в лоб чугунный, от которого, как помнил Яков, даже калёные наконечники стрел отскакивали. Татарский витязь не взорал, а лишь кулём мучным повалился наземь. Зубейдушка горестно скривилась.

– Твой Бог тебе помог, – с досадой сказала она по-русски. – Куда ни посмотри – всюду камни лежат.

* * *

– Сами били – сами волоките, – строго внушала Зубейда. – А я коней поведу.

– Наши кони сами ходят, – буркнул Яков. – Не вам, конокрадам, их доверять.

– Мы не конокрады, – обиделась Зубейда. – Мы срамокахи.

– Скоморохи… – поправил Яков. – Те самые ярмарочные плясуны, сражаться с которыми – плёвое дело. Эй, Тропарь, жив ли?!

– Ещё лучше, чем был, – откликнулся из кустов Никита. – Свеженький, искупанный, выполосканный и отжатый.

* * *

Они потратили последние силы, сволакивая Челубея к реке. То катили, то тащили. Глова его безвольно болталась, будто приладили ему к плечам вместо неё горшок в мешке. Руки и ноги разметывались на стороны. Жив ли? Дышит ли? Зубейда уверяла, дескать, жив. А там кто его знает…

Они положили Челубея на сухое место, под песчаным обрывом. Зубейда оросила друга горячими слезами, прикрыла медвежьей шкурой и отправилась собирать хворост.

Работящая девка оказалась! Яков с удовольствием смотрел, как ловко она складывает сухие валежины, перемежая их хворостом. Как умело обращается с огнивом. Костер получился большой, яркий, заметный.

– Пригаси полымя, – сказал Яков. – Нас найдут!

– Не найдут, – ответила Зубейда. – Елиц грабят, там огонь больше, там кровь пахнет. Заняты, не до нас.

От реки поднялся Никита с садком, полным трепещущей рыбой.

– Эх, если б не пограничье, поселился б здесь, ей-богу! – весело сказал он. – Это вам не Москва-река. Едва лишь сеть закинул – и вот: посмотрите сколько рыбы!

Зубейда ухитрилась подвесить над костром два котла. В один она щедро набросала трав и кореньев. В другой – насыпала толокна[52] и насовала мелкой рыбёшки, а крупную рыбу нанизала на палочки и принялась поджаривать над опадающим пламенем. Голод так терзал Якова, что парень готов был и сырую рыбу жевать. Но посматривал на Зубейду со стеснением. Вдруг да решит, будто он дикий?

Наконец прекрасная хозяюшка ловко сняла котлы с огня.

– Чолубэ корми, Чолубэ лечи, – нежно проворковала она, обращаясь к Якову. В глазах горели золотые искорки. Яков смотрел на неё, зачарованный, и не двигался с места. Девица улыбнулась и поманила пальчиком. Ах, что за пальчики-то у неё! Каждый ноготок охряною краскою покрыт.

«А на ножках такие же пальчики?» – краснея, подумал Яков.

– Иди сюда, помогай, – сказала Зубейда и, посмеиваясь, пощекотала Челубею шершавый подбородок, шепча нежно по-татарски:

– Чолубэ, Чолубэ! Зубейда тебя любит…

Челубей приподнял огромную голову. Его отверстая глотка источала невыносимую вонь.

– Эх, в баню бы тебе, – приговаривал Яков, вливая в Челубеево чрево горячий отвар. – Да мяты, что ли, пожевать или яблок.

– Я кормлю его айвой, – пропела Зубейда по-русски. – Но здесь айва не расти, овес расти, ячмень расти…

Она задумалась. Золотые искорки в очах погасли. Взгляд сделался томен, чудесен.

– Малина в лесу, яблони в садах, – напомнил Яков.

Челубей же вслед за целебным отваром начал глотать и кашу из второго котла, да так лихо, что Никитка вмешался:

– Эй, Зубейда! Ишь расщедрилась! Нам полкотла оставь! Вы ж не гости наши, а пленники!

– Оседалиша, – сказал Челубей, блаженно скалясь.

– Он просится сесть, – пояснила Зубейда.

Напрягая все силы, морща носы, Никита и Яков, наконец смогли привалить спину Челубея к песчаному обрыву.

В небо выкатилась полная луна. Она двигалась по небосводу, изредка прикрываясь облаками. Словно молодица, любовалась она на своё яркое отражение в водах спокойной Сосны. Речка плескалась в борта ладьи, баюкая, качая на своих водах жёлтый лунный диск.