Последний человек

Мы вернулись домой. Я помог ей сойти с лошади, отнес наверх и поручил заботам Клары, прежде всего затем, чтобы на ней сменили мокрую одежду. Адриана я в немногих словах заверил, что Айдрис жива и в безопасности, и попросил оставить нас и дать отдохнуть. Точно скупец, который вновь и вновь пересчитывает дрожащими руками свои сокровища, я берег каждую минуту, которую еще мог провести с Айдрис. Я поспешил в комнату, где отдыхал свет моей жизни; но, прежде чем войти туда, на несколько мгновений остановился, чтобы прислушаться к себе; по мне то и дело пробегала дрожь, в груди я чувствовал стеснение, голова была тяжелой, а ноги подгибались; однако я решительно отмахнулся от всех симптомов болезни и вошел к Айдрис со спокойным и даже веселым видом. Она лежала на постели. Тщательно заперев дверь от всех непрошеных вторжений, я сел рядом с нею; мы обнялись, и уста наши слились в долгом, очень долгом поцелуе. О, если бы тот миг был моим последним мигом!

В моей бедной подруге пробудились материнские чувства, и она спросила:

— Как Альфред?

— Айдрис, — ответил я, — судьба щадит нас обоих, мы вместе, не думай более ни о чем. Я счастлив, даже в эту роковую ночь, да, я несказанно счастлив — чего еще ты хотела бы, милая?

Айдрис поняла меня; она склонила голову на мое плечо и заплакала.

— Почему, — спросила она, — почему ты так дрожишь, Лайонел?

— Как мне не дрожать, — ответил я, — хоть я и счастлив? Наш ребенок умер; время сейчас темное и зловещее. Как же мне не дрожать? Но я счастлив, моя Айдрис, я очень счастлив.

— Понимаю тебя, моя любовь, — сказала Айдрис, — ты бледен от горя нашей потери, ты дрожишь, но все еще хочешь смягчить мою боль своими уверениями. Я несчастлива (тут из опущенных глаз ее полились слезы), мы словно заключены в страшную темницу, и нет для нас радостей. Но пусть моя верная любовь поможет тебе перенести нашу потерю и все прочие.

— Да, мы с тобой были счастливы, — сказал я, — и никакие будущие страдания не лишат нас нашего прошлого. Мы были верны друг другу долгие годы, с тех самых пор, как моя принцесса, моя любовь пришла по снеху к убогому жилищу бедняка, сына разорившегося Вернэ. И сейчас, перед лицом вечности, мы друг для друга единственная надежда. Как ты думаешь. Айдрис, неужели смерть разлучит нас?

— Смерть? Что ты хочешь сказать? Что таится за этими ужасными словами?

— Разве всем нам не суждено умереть, любимая? — спросил я с грустной улыбкой.

— Боже милосердный! Ты болен, Лайонел, вот почему ты говоришь о смерти. Друг мой единственный, сердце мое, скажи: ты болен?

— Я просто думаю, — сказал я, — что никому из нас не суждено прожить долго. А когда после земного спектакля занавес опустится, как ты полагаешь, где можем мы очутиться?

Мой спокойный тон и вид успокоили Айдрис, и она ответила:

“ Конечно, с тех пор как сюда пришла чума, я много думала о смерти и спрашивала себя, где, в какой иной жизни окажется человечество, окончив жизнь земную. Я раздумывала над этим долгие часы и пыталась найти для тайны загробной жизни разумное объяснение. Смерть была бы не страшнее огородного пугала, если бы нам предстояло выйти из тени, в которой мы живем ныне, и вступить в царство солнечного света, познания и любви, возродиться с теми же спутниками, с теми же привязанностями, увидеть осуществление наших надежд, а страхи оставить в могиле вместе с нашей земной оболочкой. Увы! То самое чувство, которое говорит мне, что я умру не вся, не дает поверить, что в загробном мире я буду такой же, как сейчас. И все же, Лайонел, никогда, никогда я не смогу полюбить никого, кроме тебя; я и в вечности захочу быть с тобой; я никому не причинила зла, веровала, насколько это возможно для смертного, и уповаю, что Владыка вселенной не разлучит нас.

— Твои мысли, любимая, — сказал я, — кротки и чисты, как ты сама. Будем верить, как веришь ты, и перестанем тревожиться. Но, милая, так уж мы созданы, — и тут нет греха, ибо такими сотворил нас Бог, — мы созданы, чтобы любить жизнь и дорожить ею. Мы должны любить улыбку на живом лице, и прикосновения, и голос, а все это — свойства нашего земного существа. Не будем же ради веры в будущую жизнь пренебрегать настоящей. Вот этот миг, как он ни краток, тоже — часть вечности, и самая драгоценная, ибо она наша. Ты — надежда моего будущего и радость моя в настоящем. Дай мне вглядеться в твои глаза и, читая в них любовь, о пьяниться радостью.

Робко, испуганная моей горячностью, Айдрис взглянула на меня. Глаза мои, налитые кровью, готовы были выскочить из орбит; биение крови в жилах, казалось, могло быть слышно; каждый мускул мой трепетал, каждый нерв был напряжен. Ее испуганный взгляд сказал мне, что долее таиться от нее нельзя.

— Да, любимая, — сказал я, — пришел последний из многих счастливых часов, и нам не уйти от неизбежной судьбы. Я долго не проживу, но вновь и вновь повторяю: эта минута наша!

Побледнев как мрамор, с побелевшими губами и ужасом на лице, Айдрис поняла, что со мной. Я сидел, обнимая ее за талию, и она ощутила лихорадочный жар моей руки, проникавший в ее сердце.