Последний день лета

— …Бурый, то есть Бурцев, сначала понес хуйню, а потом стал биться о сиденье. А Шварц тоже стал говорить хуевым, ну, странным голосом, отпустил руль, мы и размотались.

— Секунду. А Бурцев тоже как-то не так говорил до этого?

Сися замешкался. В пересказе всё это звучало бредом сумасшедшего, но он не мог заставить себя не только врать майору, но и умалчивать о наиболее диких подробностях случившегося.

— Голос был… Они как будто одним голосом говорили.

— Одним голосом, — задумчиво повторил Азаркин, закуривая очередной «честерфильд». — Я понял. Точнее, нихуя по-прежнему не понял, но мы с тобой, Ситников, еще пообщаемся. Мы теперь будем часто видеться.

45

Русиста Олега Федоровича по прозвищу Аллигатор побаивались, но в целом уважали — он не беспредельничал, как Гитлер, но спуску никому не давал и никогда не позволял восьмиклассникам вывести себя из душевного равновесия. Редкие, зализанные назад пегие волосы, скуластое лицо, готовое оскалиться в хищной улыбке, чуть присыпанный перхотью коричневый костюм, пиджак всегда застегнут на все пуговицы, — Аллигатор не только выглядел, но и был человеком, способным быстро и жестко пресечь любую форму публичного неуважения к себе.

Больше всего на свете Олег Федорович любил две вещи — оставлять в тетрадях учеников длинные издевательские комментарии красной ручкой и давать заковыристые диктанты (первое часто являлось последствием второго). Пуху было нормально: в правилах русского языка он путался, но инстинктивно писал правильно и прекрасно воспринимал тексты на слух. Отбив заковыристую подачу Аллигатора («…сказала Ольга Николавна», — очевидно было, что писать надо «Ольга Николаевна», с буквой «е») и подождав, пока учитель пройдет мимо, Аркаша осторожно огляделся. Крюгер пыхтел рядом, что-то лихорадочно зачеркивая в похудевшей и растерзанной общей тетради. Новенький, сразу после (ебучего) Танаиса пересевший за парту к Шаману, обеспокоенно косился на соседа: тот невидящими глазами смотрел на чистый листок и побелевшими пальцами сжимал ручку. Ни одного слова диктанта он так и не написал.

Пух вздохнул. Всё это было неприятно, но предсказуемо. Кто вел себя странно и дико, так это Питон.

Подозрительно быстро излечившийся от своего хронического насморка, Питон что-то резво писал на листке вслепую — взгляд его был направлен на сидящую впереди Аллочку, а к губам приклеилась странная улыбка. Не прекращая писать, он вдруг наклонился вперед и что-то прошептал — что именно, Аркаша не расслышал.

Аллочка дернулась, но промолчала. Юбка, сидевшая с ней рядом, с ужасом оглянулась — но встретилась с ледяным взглядом Аллигатора и снова уткнулась в листок со своим диктантом.

Пух забеспокоился. Выходку Аллы в Танаисе он не забыл, но давно уже ее для себя рационализировал: очевидно же, что девочка просто не знала, как завязать с ним разговор, и выбрала для этого формат неудачной шутки. Ничего страшного! В конце концов, чувство юмора — дело наживное!

Питон снова что-то прошептал в блондинистый затылок, не переставая улыбаться.

— Тебе пиздец, мудак сопливый! — взревела Алла, с грохотом отодвигая стул. Ее губы тряслись, а в глазах блестели слёзы.

Класс в ужасе замер. Даже Олег Федорович потерял самообладание и с отвисшей челюстью уставился на разворачивающуюся сцену.

— Только попробуй завтра в школу прийти, гондон! — кричала Аллочка сквозь рыдания. — Сука!..

Она сгребла с парты свои вещи и, не обращая внимания на протестующие возгласы Аллигатора, выбежала из класса. Юбка рванулась было следом, но быстро передумала, села на стул и уткнулась в свой листок. Ей было над чем подумать: легендарная невозмутимость крутейшей Аллы, чей отец был главным бандитом города, только что рассыпалась на части из-за нескольких слов, сказанных придурком-одноклассником. Юбка кляла себя за то, что ничего не расслышала из-за идиотского диктанта идиотского Аллигатора.

Питон лыбился и поблескивал чужими глазами.

— Олег Федорович, можно выйти? — спросил он, не забыв предварительно поднять руку.

Учитель начал было что-то говорить, но вместо этого лишь вяло махнул рукой. Он только что понял, что сил на… всё это у него больше не осталось. Кольнула поджелудочная, во рту появился кислый привкус — врачи давно предупреждали его, что нервничать и нарушать кислотно-щелочной баланс ни в коем случае нельзя; дело может закончиться стационаром, а то и чем похуже. Олег Федорович опустился на свободный стул за предпоследней партой и прикрыл глаза — никогда раньше он ничего подобного не делал.

Класс не дышал.

Дверь за Питоном деликатно и почти беззвучно закрылась.

— Это че такое было? — прошипел Пуху на ухо Витя, который только сейчас отвлекся от каких-то своих мыслей и вскинулся, удивленно оглядывая потрясенный класс. — Питон Аллу довел?

Аркаша молча смотрел на бледного Аллигатора, из пальцев которого выпала его неизменная красная ручка.

— Э, — Витя помахал рукой перед лицом друга. — Харэ морозиться, понял?