Последний день СССР. Свидетельство очевидца. Воспоминания помощника президента Советского Союза

Программа, предложенная Егором Гайдаром, вдохновлялась рецептами «шоковой терапии», основанными на идеях апостола рыночной экономики Милтона Фридмана и примененными на практике в Польше министром экономики Бальцеровичем, а до него — в Чили после свержения президента Альенде правительством генерала Пиночета.

Программа Гайдара бросала вызов не только центральной союзной власти, но и отражала намерение ельцинского окружения оборвать «неравноправные» отношения России с остальными республиками, чтобы избавить ее от «обузы» поддержки их из союзного бюджета. Прожив несколько десятилетий в системе, унаследованной от «военного коммунизма», российское общество оказалось брошенным в стихию «военного капитализма».

…Месяц спустя 14 ноября после окончания затянувшегося заседания Госсовета в Ново-Огареве я в роли ответственного за прессу вывел «великолепную семерку» республиканских руководителей к телекамерам. Горбачев, отступив на шаг, предоставил Ельцину отвечать на вопрос, первым заданный журналистами на нескольких языках: «Что будет с Советским Союзом?» Ельцин торжественным тоном объявил: «Договорились, что будет Союз — единое демократическое конфедеративное государство».

Горбачев мог вздохнуть с облегчением, но эта очередная выигранная битва не решала исхода войны. Чуда воскрешения смертельно раненного Союза не произошло. «Сто дней» надежд после провалившегося путча близились к завершению, и на горизонте для него, как для чудом вернувшегося в Париж из заточения на острове Эльба Наполеона, замаячило «Ватерлоо» Беловежской Пущи.

От путча до пущи

Удовлетворенный результатами заседания Госсовета, Горбачев (в очередной раз) считал, что подписание Союзного договора наконец гарантировано. Текст договора должен был быть торжественно одобрен на заседании 25 ноября. Хозяйственные службы и протокол продумали все детали и украсили зал знаменами республик. Красное знамя будущего Союза, большее по размеру, чем остальные, доминировало над ними. Предусмотрено было все, кроме одной детали, — очередного изменения позиции российского президента.

Заседание началось неожиданным заявлением Ельцина: «непредвиденные обстоятельства» не позволяют ему парафировать проект договора в его нынешней форме и, таким образом, одобрить концепцию единого государства даже в форме конфедерации. Заявление россиянина немедленно поддержал его белорусский коллега Шушкевич, который, сославшись на то, что у депутатов его парламента не хватило времени обсудить проект в комиссиях, предложил отсрочить церемонию подписания на две недели.

Скоро станет понятен смысл той временной отсрочки, на которой настаивали Ельцин и Шушкевич: до украинского референдума по вопросу о независимости республики оставалась ровно неделя, и два славянских «брата» хотели дождаться третьего. Для того чтобы волейболист Ельцин мог окончательно «погасить» бесконечно разыгрываемый мяч, пробив все выставленные блоки, ему требовалась чья-то искусная подача над сеткой. Уязвленному таким вероломством Горбачеву и недоумевающим главам других республик, считавшим вопрос уже решенным, было сказано, что текст договора надо «пообсуждать» в комитетах Верховного Совета РСФСР. Было даже забавно видеть, насколько быстро партийные аппаратчики освоили ссылки на механизмы демократии для того, чтобы сформировать оппозицию центру. Но Горбачеву было не до сарказма, он понял, что речь идет о скоординированной позиции. «Если мы выйдем с этого заседания без общего одобренного текста, последствия могут быть непоправимыми. Вся страна погрузится в хаос. В этом случае я буду считать свою роль исчерпанной, но я вас предупреждаю, что вы берете на себя огромную отвественность перед страной и наносите тяжелейший удар по государству».

Открыто декларировать свою новую стратегическую цель российская команда еще не решалась. Стать инициатором развала единого государства, да еще в ситуации, когда большинство республик отнюдь не стремились «на волю», российскому лидеру было не с руки. Ельцин, судя по всему, не готовый к окончательному разрыву, особенно перед лицом большинства остальных членов Госсовета, удивленных радикальным изменением российской позиции, постарался успокоить разгоравшиеся страсти: «Не надо горячиться и слишком драматизировать обстановку. В конце концов, текст, который поступит в парламенты, будет тем же самым». Чтобы снять подозрения, Ельцин даже предложил записать в заявлении Госсовета, что текст договора был «в принципе одобрен».

Почувствовав переломный характер ситуации, Горбачев вопреки своим привычкам на этот раз не был готов идти на компромисс. «Я вынужден констатировать, что на этом решающем и даже драматическом этапе некоторые республиканские руководители предпочитают заняться маневрами и изменяют собственные позиции. Пусть тогда откровенно скажут, что они не хотят Союза. Но тогда вам не нужен и президент. Наверное, в этой ситуации представителям республик лучше поговорить между собой».