Последний довод королей

Глокту разбудил полный танцующих пылинок луч мягкого солнечного света, падавший через занавески на смятое постельное бельё. Он попытался перевернуться и поморщился от щелчка в шее. Ах, первый спазм за день. Вскоре пришёл и второй. Пронзил левое бедро, когда Глокта пытался перевернуться на спину, и перехватил дух. Боль ползла по позвоночнику, прокралась в ногу и там и осталась.

— Ах, — проворчал он. Он попытался очень осторожно вывернуть лодыжку, пошевелить коленом. Боль постоянно становилась всё сильнее. — Барнам! — Он вытащил простынь с одной стороны и до его ноздрей добралась привычное зловоние нечистот. Ничто не возвещает плодотворного утра лучше, чем вонь собственного дерьма.

— Ай! Барнам! — Он всхлипнул, всплакнул и вцепился в иссохшее бедро, но ничего не помогало. Боль становилась всё сильнее и сильнее. Жилы в иссохшей плоти натянулись, как металлические тросы, беспалая ступня гротескно болталась на конце, совершенно не поддаваясь контролю.

— Барнам! — вскричал он. — Барнам, уёбок! Дверь! — Слюна свисала с беззубого рта, слезы бежали по дёргающемуся лицу, руки цеплялись и мяли простыню в коричневых пятнах.

Он услышал быстрые шаги по коридору, заскрипел замок.

— Заперто, болван! — завопил он, стиснув дёсны, сотрясаясь от боли и злобы. Ручка повернулась, и дверь открылась, к его большому удивлению. Какого…

Арди быстро подошла к его кровати.

— Убирайся! — прошипел он, бессмысленно закрыв рукой лицо, а другой вцепившись в постельное бельё. — Убирайся!

— Нет. — Она вырвала простыню, и Глокта поморщился, ожидая, что её лицо побледнеет, что она отшатнется, зажав рот рукой, а глаза расширятся от шока и отвращения. Я вышла замуж… за это измазанное дерьмом чудище? Но она лишь нахмурилась на миг, потом взялась за его изуродованное бедро и нажала своими большими пальцами.

Он охнул, задёргался и попытался вывернуться, но её хватка была безжалостной, две точки мучений пульсировали посреди его скрученных судорогой мышц.

— Ай! Ты, ёбаная… ты… — Иссохшая мышца неожиданно расслабилась, и Глокта расслабился вместе с ней, откидываясь назад на матрас. И вот уже то, что я измазался собственным дерьмом, начинает казаться всего лишь небольшим затруднением.

Некоторое время он беспомощно лежал.

— Я не хотел, чтобы ты видела меня… таким.

— Поздно. Ты женился на мне, не забывай. Теперь мы одно целое.

— Думаю, мне досталась лучшая часть сделки.

— А мне моя жизнь, разве не так?

— Вряд ли такая жизнь, о какой мечтает большинство юных женщин. — Он смотрел на неё — полоска солнечного света блуждала по её мрачному лицу, когда она шевелилась. — Я знаю, что я не тот, кого ты хотела… в мужья.

— Я всегда мечтала о мужчине, с которым смогу танцевать. — Она посмотрела ему в глаза. — Но, думаю, ты мне лучше подходишь. Мечты для детей. А мы оба уже выросли.

— И всё же. Теперь ты понимаешь, что отсутствие танцев ещё не самое худшее. Тебе не надо… делать это.

— Но я хочу. — Она крепко взяла его за лицо и повернула, немного болезненно, чтобы он смотрел прямо ей в глаза. — Я хочу делать что-то. Хочу быть полезной. Я хочу, чтобы кто-то во мне нуждался. Ты можешь понять это?

Глокта сглотнул.

— Да. — Как никто другой. — Где Барнам?

— Я сказала ему, что по утрам он теперь свободен. Сказала, что теперь сама буду это делать. А еще я сказала ему передвинуть сюда мою кровать.

— Но…

— Ты говоришь, что я не могу спать в одной комнате с мужем? — Её руки мягко но твёрдо скользнули по его иссохшей плоти, потёрли покрытую шрамами кожу, сжали искалеченные мышцы. Сколько прошло времени? С тех пор, как женщина смотрела на меня без ужаса? С тех пор, как женщина касалась меня не для того, чтобы причинить боль? Он откинулся назад, закрыв глаза и открыв рот, слёзы капали из глаза и текли по лицу на подушку. Почти удобно. Почти…

— Я этого не заслуживаю, — выдохнул он.

— Никто не получает то, что заслуживает.

Королева Тереза, вздёрнув нос, не предпринимая ни малейших попыток скрыть полное отвращение и презрение, посмотрела на Глокту, когда тот проковылял в её залитую солнцем гостиную. Словно она увидела таракана, ползающего в её королевском присутствии. Но мы ещё посмотрим. В конце концов, дорога нам известна. Мы сами прошли по ней, и после этого протащили по ней многих. Сначала гордость. За ней идёт боль. Смирение с трудом ковыляет следом. А за ним лежит подчинение.