Последний единорог, Два сердца

Как только имя Быка холодно прозвенело в освещенной комнате, Молли вдруг захлестнуло чувство одиночества. Не задумываясь, она задала вопрос, не имевший никакого отношения к делу: – А видал ли кто-нибудь из вас единорога? Вот тогда-то она поняла две вещи: разницу между молчанием и полным молчанием и то, что она правильно сделала, задав этот вопрос. Хагсгейцы пытались сохранить бесстрастное выражение лица. Дринн осторожно сказал: – Мы никогда не видим Быка и не говорим о нем. Все, что имеет к нему отношение, нас не касается. А вот единорогов – нет. И никогда не было. – Он опять налил вина. – Я повторю вам слова проклятья, – сказал он и, сложив руки перед собой, начал нараспев:

Разделите вы, Хаггарда рабы,
Взлет и паденье его судьбы,
Вы будете богаты вам на горе,
Покуда башни не обрушит море.
Замок будет сокрушен Тем,
кто в Хагсгейте рожден.

Несколько голосов присоединились к голосу Дринна, повторяя слова старинного проклятья. Они были печальны и доносились откуда-то издалека, словно раздавались не в комнате, а вились где-то над трубой гостиницы, беспомощные, как сухие листья.

«Что это на их лицах? – думала Молли. – Кажется, я знаю». Волшебник молча сидел возле нее, его длинные пальцы играли бокалом.

– Когда эти слова были произнесены впервые, – продолжал Дринн, – Хаггарда еще не было в стране, и все вокруг было свежим и цвело, все, кроме Хагсгейта. Хагсгейт был тогда таким, какой стала теперь вся эта страна: нищим, голым городом, в котором люди клали на крышу большие камни, чтобы ветер не сдувал солому. – Он горько улыбнулся, посмотрев на пожилых. – Урожай… хозяйство! Растили капусту, брюкву, мелкую картошку, и во всем Хагсгейте была всего одна усталая корова. Странники считали, что город прокляла какая-то мстительная ведьма.

Молли чувствовала, как Она ходит по улице, то удаляется, то возвращается, беспокойная, как колеблющиеся тени факелов на стене. Молли хотела выбежать к ней, но вместо того спокойно спросила: – Ну, а потом, когда проклятие свершилось? Дринн ответил:

– С этого момента мы не видали ничего, кроме щедрости. Наша суровая земля стала такой доброй, что сады и огороды вырастали на ней сами по себе – их не надо было ни сажать, ни поливать. Наши стада множились; наши ремесленники однажды проснулись мастерами; воздух, которым мы дышим, и вода, которую мы пьем, сохраняют нас от болезней. Все печали минуют нас – и это в то время, когда все вокруг стало пеплом в руках Хаггарда. Пятьдесят лет процветаем только мы и он. Как будто прокляты все остальные.

– «Взлет и паденье его судьбы», – пробормотал Шмендрик. – Так, так. – Он выпил еще стакан черного вина и рассмеялся. – А старый Хаггард все правит и будет править, пока море не хлынет на сушу. Вы и не знаете, что такое настоящее проклятье. Послушайте-ка мою историю. – Его глаза вдруг наполнились слезами. – Начнем с того, что моя мать не любила меня. Она притворялась, а я знал…

Дринн прервал его, и только тогда Молли поняла, что было странным в хагсгейтцах. Они были хорошо и тепло одеты, но их лица были лицами бедняков, промерзших до костей и слишком голодных, чтобы есть. Дринн произнес:

– «Замок будет сокрушен тем, кто в Хагсгейте рожден». Как мы можем наслаждаться своим богатством, если знаем, что оно окончится и причиной тому будет один из нас. С каждым днем мы все богаче и все ближе к гибели. Волшебник, пятьдесят лет мы жили, избегая привязанностей, порвали со всеми привычками… Мы готовились к приходу моря. Ни минуты радости не дало нам ни богатство, ни что-нибудь другое – ведь счастье – это тоже нечто, что можно потерять. Пожалейте Хагсгейт, путники, ведь во веем жалком мире нет города несчастнее.

– Погибли, погибли, погибли, – причитали горожане. – Горе, горе нам.

Молли Отрава молча взирала на них, а Шмендрик почтительно сказал:

– Вот это доброе проклятие, вот это профессиональная работа. Я всегда говорю: если тебе что-нибудь нужно, иди к профессионалу. В конце концов это опправдает себя.

Дринн нахмурился, и Молли толкнула Шмендрика в бок. Тот заморгал:

– Ой! Ну, что вы хотите! Должен предупредить, я не слишком искусный маг, однако если бы я мог, то с радостью снял бы с вас это проклятье.