Последний единорог, Два сердца

Девять черных фургонов «Полночного карнавала» при свете дня не казались такими большими и зловещими. Они были хрупки и ломки, как сухие листья. Драпировки исчезли – фургоны украшали сшитые из одеял печальные черные знамена и вьющиеся на ветру короткие черные ленты. Странным было их расположение на поросшем кустарником поле: в сложенном из клеток пятиугольнике находился треугольник, а в центре его стоял фургон Мамаши Фортуны. Лишь он был закрыт черным занавесом, надежно скрывающим содержимое. Самой Мамаши Фортуны нигде видно не было.

Ракх медленно вел толпу селян от клетки к клетке, сопровождая путь мрачными комментариями:

– А вот здесь – мантикор. Голова человека, тело льва, хвост скорпиона. Пойман в полночь за едой: лакомился оборотнем. Порождения ночи – пред ваши очи. Это дракон. Время от времени изрыгает пламя, обычно на тех, кто его дразнит, малыш. Внутри у него ад, но кожа обжигает холодом. Плохо говорит на семнадцати языках, страдает подагрой. Сатир. Дам прошу держаться подальше. Настоящий безобразник. Пойман при любопытных обстоятельствах, мужчины могут ознакомиться с ним за дополнительную плату после завершения осмотра.

Стоя возле клетки единорога, одной из трех внутренних клеток, высокий волшебник наблюдал за ходом процессии вдоль внешнего пятиугольника.

– Я не должен бы находиться здесь, – сказал он единорогу. – Старуха велела мне держаться подальше от вас. – Он довольно хихикнул: – Она издевается надо мной с того самого дня, как я стал у нее работать, но ей и самой достается от меня.

Она почти не слышала его. Она крутилась и вертелась в своей тюрьме, и тело ее сжималось от одной мысли о прикосновении окружавших ее железных прутьев. Ни одно из населяющих ночь существ не любит железа, и хотя Она могла терпеть его присутствие, убийственный запах железа, казалось, превращал ее кости в песок, а кровь в дождевую воду. Прутья ее клетки, должно быть, были заколдованы – они все время переговаривались друг с другом бессмысленными когтистыми голосами. Тяжелый замок хихикал и скулил, как сумасшедшая обезьяна.

– Кто это там? – повторил волшебник слова Мамаши Фортуны. – Кто это там, в клетках? Скажите мне, что вы видите.

Железный голос Ракха звенел под нависшим низким небом:

– Привратник преисподней. Как видите – три головы и плотная шуба из гадюк. В последний раз на земле был во времена Геркулеса, вытащившего его на свет божий под мышкой. Мы выманили его сюда деньгами. Цербер. Посмотрите-ка в эти шесть красных жуликоватых глаз. Настанет день – и вы, должно быть, вновь увидите их. А теперь – к Змее Мидгарда. Сюда.

Сквозь прутья Она смотрела на животное в клетке и не верила глазам.

– Ведь это всего лишь собака, – прошептала она, – голодная несчастная собака с одной головой и облезлой шерсткой. Как же они могут принять ее за Цербера? Может, они слепы?

– Глядите внимательнее, – сказал волшебник. – А сатир, – продолжала Она. – Сатир – это обезьяна, старая хромая горилла. Дракон же – просто крокодил, который скорее будет поглощать рыбу, чем извергать огонь. А великий мантикор – это лев, очень славный лев, но не более чудовищный, чем все остальные звери. Я ничего не понимаю.

И словно ее глаза привыкли к темноте, она стала замечать еще по фигуре в каждой клетке. Гигантами возвышались они над узниками «полночного карнавала», из которых они вырастали как кошмарное видение из породившего его зерна истины. Мантнкор с голодными глазами и слюнявым ртом изгибал хвост с ядовитой колючкой, пока она не оказалась у него над ухом, но был в клетке и лев, удивительно малый рядом с мантикором. И все же оба они составляли единое целое. От удивления она топнула ногой.

То же было и в других клетках. Тень дракона открывала рот и, шипя, выбрасывала безвредный огонь, заставляя зевак задыхаться и ежиться от страха; опушенный змеями сторожевой пес Ада выл в три голоса, призывая разорение и погибель на головы тех, кто его предал: хромой сатир подозрительно близко подбирался к решетке, лукаво обещая молодым девушкам невероятное наслаждение, сейчас же, здесь, на людях. Крокодил же, обезьяна и печальная собака таяли рядом с призраками и становились смутными тенями даже в неподдающихся обману глазах единорога.

– Какое странное колдовство, – мягко промолвила Она. – В нем больше сходства, чем магии.

Волшебник рассмеялся с удовольствием и явным облегчением.

– Хорошо, действительно, хорошо сказано. Я знал, что старое пугало не обманет вас своими грошовыми чарами. – Его голос стал твердым и таинственным. – Теперь она сделала свою третью ошибку, – сказал он, – и это по крайней мере на две ошибки больше, чем может позволить себе старая фокусница. Время близится.

– Близится время, – будто подслушав, говорил толпе Ракх, – Рагнарок. В этот день падут боги, и Змея Мидгарда извергнет море яда на великого Тора, и падет он как отравленная муха. А пока змея ждет судного дня и грезит о будущем. Не знаю, может, все будет и по-другому, порождения ночи – пред ваши очи.