Последний этаж

— Куда мы сейчас? — несколько растерянно спросил Бояринов, вглядываясь в лицо Магды, на котором он прочитал выражение твердой решимости быть этот вечер вместе. — Может быть, поужинаем в «Арагви»?

— Мы поужинаем у меня. Ведь вам у меня понравилось?

Увидев зеленый огонек такси, Бояринов вскинул руку. Таксист, взвизгнув тормозами, резко остановился и высунул из двери голову.

— Слушаю вас.

— Улица Димитрова! — бросил Бояринов.

— Годится, — ответил шофер.

Усиливаясь, дождь крупными каплями хлестал в лобовое стекло машины, на котором переливчато-радужно струились разноцветные огни витринных реклам.

Глава восьмая

Альманах наделал много шума не только в театре. Добрый слух о нем пошел широко, по всей Москве: о нем заговорили в Министерстве культуры, в столичных театрах, в магазинах ВТО. В книжной Лавке писателей им торговали не больше часа.

В комнате Бояринова телефон почти не умолкал: к нему звонили отовсюду: из театров, из отдела культуры ВЦСПС, из Моссовета, звонили просто друзья и знакомые… И каждый почему-то считал: уж он-то, Бояринов, редактор альманаха, сможет помочь старому другу-приятелю достать пару экземпляров — для себя и для начальника.

Бояринов пожалел, что в самом начале, перед тем как альманаху поступить в Москниготорг, он заказал для себя всего лишь двадцать экземпляров и по три экземпляра для авторов статей, опубликованных в альманахе. А когда из двадцати книг в ящике его письменного стола осталось всего два экземпляра, курьерша Министерства культуры, робко войдя в его кабинет, передала ему конверт, в котором была записка от помощника министра: «Дорогой Леонид Максимович! Очень прошу два экземпляра альманаха за наличный расчет. Для министра». Подпись под текстом записки была длинной, чем-то напоминая собой кольцевые волны. Хорошо, что четыре экземпляра у него лежат дома на письменном столе.

Старенькая седая курьерша, как видно проинструктированная помощником министра о цели ее визита в театр, не уходила. Поглядывая то на озадаченного Бояринова, то на записку, лежавшую на столе, она ждала.

Внезапная мысль осенила Бояринова. Он даже обрадовался, что на столе лежит записка, в которой к нему с просьбой обращается помощник министра. Достав из самого нижнего ящика стола две оставшиеся у него книги, он положил их на стол. Успел при этом заметить, как понятливая курьерша полезла в кошелек за деньгами. Теперь Бояринова больше всего озадачивали слова дарственного текста, которые он должен написать на титульном листе альманаха. Писать автограф другу — это одно дело. А министру… «Нет, министра по плечу не хлопнешь, — подумал Бояринов, — да и в струнку вытягиваться не к чему. Тут нужны какие-то твердые, мужские слова». Эти слова пришли сами собой. Опробовав ручку на клочке бумаги, Бояринов неторопливо вывел на титульном листе: «Дорогой Екатерине Алексеевне — от редактора и составителя. С нежностью».

В эту минуту Бояринов был твердо уверен, что слово «с нежностью» было самое верное, самое точное выражение его чувства, которое он всегда питал к этой женщине, русоволосой славянке с удивительно яркой судьбой, вознесшей ее от рядовой ткачихи «Трехгорки» до высокого государственного поста министра. Всего лишь два раза он слушал ее выступления: один раз в театре при сдаче спектакля, второй раз — в Колонном зале Дома союзов. И оба раза он не мог оторвать от нее глаз: статная, искренне взволнованная, лишь изредка бросая мимолетный взгляд на трибуну, где, как показалось Бояринову, лежал план ее выступления, она буквально завораживала зал. Говорила «без шпаргалки». В каждом жесте ее тонких, гибких рук, которым когда-то, в далекой молодости, были послушны сразу несколько десятков ткацких станков, сказывался характер волевой, пламенной и непосредственный. Женщины с такими лицами не лгут, не фальшивят, не холопствуют. Таким жил в душе Бояринова образ министра. И он был рад случаю, что всего лишь в одном слове — «с нежностью» — выразил свое искреннее отношение к ней.

Курьерша привстала со стула и положила на стол смятые бумажки денег. Бояринов аккуратно свернул рубли и отдал их курьерше.

— Верните это Семену Григорьевичу.

— Нет, нет, он велел… Особо наказал… Обязательно заплатить…

Жестом поднятой руки Бояринов оборвал скороговорку курьерши.

— Это мой подарок министру. А за подарки деньги не берут.

С текстом автографа помощнику министра было тоже не просто. Бояринов знал его давно, но впечатление о нем было смутно, раздробленное. А поэтому на титульном листе альманаха написал размашисто, разборчиво: «Уважаемому Семену Григорьевичу — с добрыми чувствами». И тут же подумал: «Может пригодится. Ведь не зря в одной из своих мемуарных записей президент Рузвельт признавался, что в жизни его были случаи, когда некоторые особо сложные президентские вопросы с успехом решал его помощник… И президент ему доверял…»

— И это — подарок? — комкая в ладони смятые рубли, неуверенно спросила курьерша.

— Да! — твердо ответил Бояринов. — И это подарок. Так и скажите Семену Григорьевичу.