Последний этаж

— Среди выпускников ГИТИСа я бы подобрал способную молодежь. Вначале дал бы им недели две на прочтение и осмысление трагедии, а потом с ними встретился и хорошенько поговорил, сделал бы прикидку: кто есть кто, и отобрал бы среди них перспективных, наиболее пригодных для этой классической трагедии.

Кораблинов откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Со стороны могло показаться, что он заснул от усталости Бояринов в этой окаменевшей неподвижности прочитал другое: в душе старого артиста идет тяжелая сложная работа, он что-то решает, рассчитывая свои силы на такой бросок, который потребует титанического усилия и времени. И Бояринов не ошибся. А когда Кораблинов открыл глаза, то в них Бояринов увидел выражение дерзкого вызова и непреклонной решительности. Такой взгляд и такое напряжение сведенных бровей он уже видел… Видел на скульптурном портрете Александра Матросова, изваянном Евгением Вучетичем. Бывая в Третьяковской галерее и на персональных выставках великого скульптора, Бояринов подолгу, как загипнотизированный, стоял у скульпторы человека, который в последнее решающее мгновение ценой жизни заплатил за бросок в бессмертие. И это великое мгновение было ярко выражено во взгляде солдата, в его круто сведенных бровях, в нервно вздрогнувших ноздрях…

— Итак: подобрать подходящую молодежь, вместе с ними поглубже прочитать трагедию Шекспира, а потом? — пророкотал густым надтреснувшим баском Кораблинов.

— Потом: за работу, кума, за работу! — почти пропел Бояринов.

— А режиссура?

— Можно пригласить и режиссера. Разумеется, как сейчас говорят, на общественных началах. Вы что, думаете — не найдется поистине талантливый режиссер, который захочет с вами работать?

Кораблинов наклонился вплотную к Бояринову и положил ему на плечи свои тяжелые руки.

— Слушай, Леон, ты гений!.. Я поговорю с самим Правоторовым. Лет двадцать назад он бредил Лиром! Неужели остыл?

— На ловца и зверь! В ГИТИСе у Правоторова творческая мастерская. Он подберет вам таких Гонерилий, Регин и Корделий, что вы на двадцать лет помолодеете; найдет таких офицеров и рыцарей для свиты старого Лира, что, как говорят в Одессе, вы пальчики оближите! — Бояринов достал записную книжку и ручку, чтобы записать номер телефона холла девятого этажа пансионата, на котором проживал Кораблинов, но в это время дверь лифта открылась, и из него вышли четыре старушки и два старика. В одной из старушек Бояринов сразу же узнал Волжанскую. Близоруко щурясь, отчего выражение лица ее приобретало оттенок надменности и пренебрежения к окружающему, она, не взглянув в сторону столика в углу холла, где сидели Бояринов и Кораблинов, повернула в коридор и, гордо неся свою аккуратно причесанную старческую головку, направилась к себе.

Бояринов, время от времени бросая взгляд на дверь, за которой скрылась Волжанская, наспех записал телефон Кораблинова, пожелал ему здоровья и, попрощавшись с ним, пообещал, что он передаст привет всем, кто его знает и помнит.

— А Татьяне Сергеевне скажи, Леон, что старый Кораблинов молится за ее здоровье и за ее успех на театре. Да поцелуй ей за меня руки. Она этого достойна.

— Спасибо, непременно передам, — сказал Бояринов, отступая задом от столика и раскланиваясь. — А с Правоторовым свяжитесь обязательно. Уверен, что вы его зажжете.

В дверь комнаты Волжанской Бояринов поступил тихо и прислушался. Никто не ответил — в комнате звучала музыка. Он постучал сильнее.

— Да, да!.. Войдите! — раздался из-за двери звонкий и еще сильный голос.

Бояринов нерешительно открыл дверь и вошел в тамбур, откуда узкая дверь слева вела в ванную и в туалет.

— Смелее, смелее! — донесся из глубины комнаты голос Волжанской.

Раздвинув свисающие с потолка тяжелые бархатные портьеры, Бояринов вошел в комнату и сразу не мог сообразить: куда он попал. Все стены были оклеены старыми афишами, театральными программками, завешаны фотографиями из спектаклей, в которых когда-то играла Волжанская.

Волжанская не сразу узнала Бояринова. Сощурившись, она подошла к нему вплотную и всплеснула руками.

— Боже мой!.. Наконец-то!.. Ленечка, ты стал настоящим мужчиной! Тебя и не узнать!.. Проходи, что же ты окаменел, как статуя командора из «Каменного гостя» Пушкина?

Бояринов поцеловал руку Волжанской и прошел в комнату. Еще раз огляделся.

— Елена Деомидовна, я вижу историю нашего театра!..

Взгляд Бояринова скользил по афишам, испещренным автографами режиссеров, художников и актеров.

Некоторым афишам было около шестидесяти лет, когда Волжанская еще только начинала делать свои первые шаги в театре. Какие только знаменитости не оставили дань признания ее таланту и не исповедывались в любви к тогда еще молодой актрисе. И каждый из этих известных людей в истории русского театра находил свои, особые слова нежности и любви, обращаясь к Волжанской на премьерной театральной афише: «Милая Леночка!..», «Ленок Волжаночка!», «Елена-свет-Деомидовна..» Дальше шли слова пожеланий, поздравлений, признаний… Уже по подписям можно судить, насколько любима и уважаема была в труппе театра актриса Волжанская.