Последний этаж

Рядом с юбиляршей, слева, стоял Бояринов. Как председатель юбилейной комиссии он старался ни на шаг не отлучаться от Лисогоровой, предупреждая каждый ее жест, читал каждое выражение ее лица и был искренне счастлив оттого, что его внимание и желание оградить Татьяну Сергеевну от всего неловкого, непредусмотренного намеченным церемониалом торжества, она ценила душевно; и стоило было ему два раза уйти от нее к телефону (за ним прибегала из кабинета директора дежурная), как она тут же терялась, ощущая одиночество и неловкость; а когда Бояринов возвращался к ней, она взглядом благодарила его и шептала: «Ленечка, не покидай меня больше!.. Когда тебе будет сорок, если я доживу до того времени, я буду вертеться рядом с тобой, как твоя верная собачонка…»

В седьмом часу наплыв гостей становился заметнее. Старый гардеробщик разрумянился, принимая от гостей то зонт, то плащ, то сумочку со свертком: многие приходили с подарками, упакованными в коробки, перевязанные яркими ленточками. В руках некоторых пришедших на торжество были папки с блестящими монограммами. «Адреса», — подумал Бояринов. Уже более двадцати папок насчитал он, а гости все прибывали и прибывали. «И все эти адреса нужно прочитать».

Почти каждый из вошедших в холл, улыбаясь, подходил к Татьяне Сергеевне, раскланиваясь, жал ей руку: мужчины, что постарше, целовали руку, говоря при этом приятные слова, и тут же, раскланиваясь, поднимались на второй этаж, где в коридорах были развешены картины известного московского художника-пейзажиста Батищева.

И каждый из приглашенных на вечер приходил с цветами. Каких только букетов не было преподнесено юбилярше: розы, георгины, гладиолусы, астры… Татьяна Сергеевна принимала цветы и, поблагодарив гостя и одарив его сердечной улыбкой, передавала букет стоявшей рядом с ней сотруднице театра, которая уносила цветы на сцену и ставила их в вазы, расставленные на длинном столе президиума и у барьера авансцены, наполовину заставленной корзинами с цветами.

Бояринов успел заметить, что без цветов и без подарков приходили одни лишь режиссеры московских театров. Вначале он не понял, почему? «Неужели так скаредны?» — подумал он, когда главный режиссер соседнего театра, расцеловавшись с юбиляршей, воскликнул, что он, как Чацкий, «…с корабля на бал», что ему пришлось оборвать репетицию на «самом горячем месте». А потом понял: некоторые гости в ЦДРИ приехали прямо с работы, с репетиций.

Близкие друзья Татьяны Сергеевны прямо с порога холла широко раскрывали объятья и, подходя к юбилярше, обнимали ее, целовали звонко, с приговорами, делая восторженные комплименты ее внешности.

Помощник министра культуры, прижимая к бедру кожаную папку с латунно-сверкающей монограммой, поцеловал юбилярше руку, приложил ладонь к сердцу и, словно замаливая перед ней свой тяжкий грех, проговорил:

— Дорогая Татьяна Сергеевна! Екатерина Алексеевна очень огорчена, что не может лично поздравить Вас и пожелать Вам всего самого наипрекраснейшего. — Помощник министра вскинул перед собой руку и посмотрел на часы. — Ровно через пятнадцать минут она в составе правительственной делегации выезжает провожать президента… — И тут помощник министра, ломая язык, назвал длинную-предлинную фамилию и имя президента африканского государства. — Но Екатерина Алексеевна просила меня публично прочитать все, что записано вот в этом адресе. Я сделаю это с превеликим удовольствием и сочту за честь!.. — И снова, приложив ладонь к груди, помощник министра изящно поклонился, торопливо и легко взбежал на лестницу и скрылся за поворотом.

Заместитель министра вошел в ЦДРИ в сопровождении двух мужчин средних лет, неизвестных Бояринову, но, судя по тому, как они были предупредительны и обостренно внимательны, когда им что-то на ходу говорил заместитель министра, нетрудно было догадаться, что это были его подчиненные, так называемое «среднее звено» министерского аппарата.

Высокий и седовласый замминистра подошел к юбилярше с тем преисполненным торжественной важности достоинством, в котором, кроме искреннего уважения к знатной актрисе и почитания ее заслуг перед искусством, проступало выражение своей значительности и ощущения власти над всеми, кто находится в этом доме и кто еще придет сюда.