Последний еврей Багдада

Голос без акцента. Светло-голубые, почти бесцветные глаза за тонкой золотой оправой. Маленькие, не расширившиеся даже в полутьме черные зрачки. Нет, не лайка. Скорее волк — северный, матерый. Но одновременно и молодящийся, как стареющий профессор перед влюбленными в него студентками. Гладко выбрит, с серебристыми, идеально зачесанным назад волосами. Плавные, ленивые движения мощного торса. Уверен в себе и чрезвычайно опасен, — сделал вывод Дэвид.

— Где Элиз? — репортер мельком взглянул на боевиков, которые держали его.

Это была пара арабов бандитской внешности.

— Она здесь. Сообразительная девочка. «Кинин»! Надо же додуматься. Эти обезьяны ни за что бы не догадались. Но меня не проведешь. Такое лекарство давно уже не используется ни в одной из цивилизованных стран. Но что-то ты долго думал над решением довольно простенькой задачки. Уж не привел ли ты кого за собой? Это было бы очень гупо.

— Никто не знает, что я здесь. Я хочу видеть Элиз. Немедленно.

— Это можно устроить, — Кельц кивнул, и один из арабов затараторил что-то в торчавшую у него из кармана рубашки рацию.

Репортер еще раз бросил взгляд на мониторы. Самого журналиста Кельц или точнее тот, кто до него мог дежурить у поста наблюдения, наверняка сразу заметил, но вот то, что он бросил на землю — вряд ли. Лежавший до этого вместе с веревкой и крюком в мешке сверток имел температуру окружающей среды и не должен был выделяться в свете инфракрасной камеры.

Открылась дверь. Вошла Элиз. Сопровождавший ее охранник держался с ней весьма вежливо. Девушка увидела Дэвида и бросилась ему на шею, стала гладить его волосы, плечи, ее ноготки врезались ему в грудь.

— Выпустите его, — зашипела Элиз в сторону одного из державших репортера арабов.

Тот опешил так, что тут же отступил на пару шагов. Его напарник также ретировался. Дэвид обнял любимую.

— Ну все, все, все, — захлопал в ладоши Кельц, — вы еще на пульте сексом займитесь.

Он поднялся с кресла и приказал вывести пленников наружу. Они спустились вниз, туда, где у бассейна были разбросаны не лежаки, как Дэвиду показалось сверху, а широкие, покрытые коврами скамьи. На одной из них в шортах возлежал, уминая хурму, поджарый араб лет сорока. Желтоватый сок стекал у него между пальцами и, как ручей по дну оврага, струился по ложбине громадного, начинавшегося на скуле шрама. Заканчивался уродливый след от раны где-то за ухом.

— Нравится? — спросил мафиози, заметив полный отвращения взгляд Дэвида. — Это каффа. След каффа. Быстро голову чик — лучше не бывает. Но уметь надо. Враг меня пытаться чик. Глупый очень. Я его убивать. На столб повесить. Прибил к пальма. Понимаешь? Три дня умирать. Каффа — быстро, столб — долго. Твой крест — тоже столб. Смерть на столб знаешь от чего? Нет? Молодой совсем, глупый. Думаешь — солнце? Нет. Солнце — тьфу. Кровь? Опять нет. Мало совсем кровь терять. Дырка нога-рука маленький совсем, быстро заживать. Клинья вот сюда и сюда бьешь — нет крови совсем.

Бандит трижды ткнул перепачканным коротким пальчиком в сторону репортера, показывая на руки и ноги.

— На столб умирают, когда дышать не могут. Тело тяжелый, вниз тянет. Грудь сжимает. Хочешь дышать, надо ноги подняться. Понимаешь? Ноги прибиты. Больно очень. Пока силы есть ноги подняться — дышишь. Мой враг три дня висеть. Много мучиться. Персы столб придумать. Плохой народ совсем, но хитрый. Как евреи. Евреи не люблю и персы не люблю. Евреи вашего бога убивали. Но пожалели, ноги ему хрясь — вот здесь. Ноги перебили, подняться нельзя, дышать нельзя. Быстрый смерть. Мой враг ноги не перебивать. Долго висеть.

Дэвид молча слушал этот поток полубезумного бреда. Кельц улегся на соседнее ложе.

— А вы евреям за это ноги целуете, а они не из жалость, — продолжал бандит, — они праздник отмечать хотеть. А ваш бог мешать. Умирать не хотеть. Но ты не бойся. Мы евреев всех убивать. Отомстим за вас. Мы не трусы. И американцев убивать, но потом. Они думают, Хуссейна прогонять и все. Нет. За Хуссейна — спасибо. Но дальше будет война. За чистую веру. Ясно? И победа наш. Каффа — легкий смерть, столб — тяжелый. Не хочешь столб, говори, что он хочет.

Араб показал на Кельца.

— Знакомься, это хозяин дома, — пояснил тот, — влиятельный в этих краях человек. Его зовут Шакал. В честь Ильича[90]. Помнишь такого? Как его поймали, так он и сменил кличку. Продолжает традиции, так сказать. Выдающая личность и мой давний друг.

— Вот о последнем можно было и не упоминать, — отозвался Дэвид, — на вас двоих достаточно только взглянуть, чтобы понять — друзья не разлей вода.

— Иронизируешь? — растянулся в улыбке Кельц, — в твоем нынешнем положении это даже похвально. Но позволь, я закончу представлять Шакала. В детстве он подрабатывал в больнице у отца — патологоанатома. Психика мальчугана развивалась в соответствующей месту службы родителя атмосфере, так что гангстер из него вырос такой, каких даже мне за всю мою военную карьеру в самых диких странах этой планеты встречать не приходилось. Временами я его и сам побаиваюсь. Сказал ему, что ты журналист, вот его и понесло.