Последний еврей Багдада

— Полиция считает, что министр Зубари был задушен чем-то массивным, сжавшим его грудную клетку, — произнес журналист, когда шум двигателей стих.

— Так и есть. Его умертвила огромная змея. Пусть скажет спасибо, что только задушила, а не проглотила живьем и не переварила. А ведь могла!

Дэвид лишь недоверчиво покачал головой. Из сторожки у ворот вышли три бандита. Они встали на крыльце и закурили.

— А кто тебе сказал, что я устранял всех этих людей своими руками? — задал вопрос Кельц. — Их убивал мушрушу.

— Прикидываетесь сумасшедшим?

— Я совершенно нормален. Только крайне ограниченные люди считают, что это мифическое животное с ворот Иштар. Вавилоняне точно знали, чье изображение они помещают на них. Они поклонялись ему, как божеству, также как теперь ему поклоняюсь я. А оно мне служит. В нем моя сила. Щенок у музея был разорван в клочья его мощными львиными лапами. Девка сброшена с минарета ударом его орлиных когтей. Зубари задушен его змеиными кольцами, а старикашка-профессор пробит его рогом единорога. Мушрушу может превращаться в разных существ, составляющих с ним единое целое.

— Я прям-таки в растерянности, кто больший псих — вы или этот ваш рыгающий во сне борец с евреями, персами и американцами, — заявил репортер, махнув головой в сторону третьего, крайне пассивного участника трапезы.

Окончательно впавший в пьяную дремоту главарь бандитов приподнял голову и промычал что-то неразборчивое. Кельц схватил с вершины рисовой пирамиды распаренный чеснок и выдавил его на край блюда, туда где уже лежал размятый в красную кашицу стручок жгучего перца. Щепоть жирного плова с кусочками мяса была вывалена в этой массе и отправлена в рот ненасытного бельгийца.

— Тебе, человеку, воспитанному западной цивилизацией, трудно это понять и принять, — ничуть не обидевшись произнес Кельц, — а мушрушу виден лишь тому, кто верит в него.

Глаза бельгийца горели безумным блеском.

Рация ожила. Прерываемый треском голос произнес несколько слов на арабском.

— Элиз в отеле. Можешь звонить, — пояснил Кельц и ответил в рацию также по-арабски.

Один из боевиков подал телефон. Дэвид позвонил на номер «Шератон-Иштар». Ответил не служащий, а Элиз.

— Я в безопасности, что мне делать? — проговорила она скороговоркой.

Репортер тут же дал отбой.

— Помехи на линии, — пояснил он, — из-за этой войны телефонная связь еле работает.

Дэвид стал заново нажимать на кнопки с цифрами, но вместо номера отеля, набрал номер Фаруха.

— Даже я слышал отсюда ее голос, — недоверчиво произнес Кельц, — чего тебе еще надо? Она в гостинице. Я выполнил обещание, теперь — твоя очередь.

— Просто хотел сказать ей пару слов.

— Скажи пару слов мне. Тех самых слов, которые я так жду. Что рассказал тебе старик?

Репортер убедился, что сигнал прошел и отложил трубку.

— Он сказал, что у последнего главы торгового дома Эгиби был наследник. На глиняных табличках той эпохи ему удалось отыскать сведения о рождении мальчика, которому дали не совсем обычное для Вавилона греческое имя — Феникс. В год гибели Офира Эгиби ему должно было исполниться десять лет. Текст, зашифрованный в табличке, мог быть не договором с Александром Великим, а посланием к сыну.

— Про сына я знал. В чем тут смысл? А впрочем…

В руках у Кельца оказался обернутый тканью сверток. Он развернул тряпицу, и на зеленом бархате блеснула золотая дощечка. Она легко умещалась на ладони. Искусно выдавленные, скругленные символы образовывали ровные строки, покрывая почти всю ее поверхность.

— Ты ведь не собираешься оставлять меня в живых? — равнодушно спросил Дэвид. — Поэтому так откровенен.

— Ты сообразителен, — также равнодушно ответил бельгиец, — оставить тебе жизнь — это нерационально. Ты слишком шустрый. Мало ли чем еще сможешь мне помешать. Ну и это не в моих правилах — проявлять милость к тем, кто причинил мне неудобство. Милость — удел слабых. А что касается помощников, то когда у меня будут несметные сокровища Эгиби, найти людей не составит труда. Почти все они — продажные, мелочные особи. Презираю человечество. А ты не переживай, я попрошу Шакала, кто-нибудь из его людей умертвит тебя самым безболезненным образом. Он правду говорил: каффой по горлу — быстрая смерть. Ты даже ничего не почувствуешь.

Произнося все это, Кельц не смотрел на журналиста. Он впился глазами в табличку. Еще через секунду бельгиец стал набрасывать на блокнотной странице в столбик знаки, которые мог бы, наверное, уже идеально начертить и с закрытыми глазами.

— Ринулся вслед он врагам, как орел, напрягшись всем телом, — начал по памяти читать последние слова из «Одиссеи» Дэвид, — Молнией серною с неба тогда громовержец ударил[92].

— Ага. Самое время призвать Зевса на помощь, — в задумчивости пробормотал Кельц, — пусть явится и покарает меня.