Последний еврей Багдада (СИ)

– А что плохого в том, что у арабского молодого человека подруга не арабка? Насколько я помню, Саддам даже поощрял межнациональные браки.

– Межнациональные, но не межконфессиональные. Она не мусульманка. Она из езидов, а их до сих пор многие здесь считают последователями сатаны.

– Средневековая дикость! Ты ведь так не считаешь?

– Какая разница, как считаю я. Я араб и мусульманин и всегда считал, что называть кого–либо дикарями могут только люди сами не достаточно цивилизованные.

Дэвид не стал дальше дискутировать на щекотливую тему. Он отвернулся и всю оставшуюся дорогу смотрел в окно. Мимо пролетели теннисные корты международного стадиона. Район аль–Русафа, куда они приехали, считался дорогим и престижным. Дома здесь утопали в зелени. Фарух остановил машину метрах в трехстах от мечети, белый купол которой доминировал над всеми соседними строениями.

Имам – статный мужчина лет сорока в белом тюрбане и с четками в руках внимательно слушал переводчика, но глядел при этом в глаза Дэвиду. Ответил лишь кивком. Отец погибшего юноши – крепкий высокий мужчина с короткой черной бородой стоял чуть в стороне. Было видно, как чутко внимает он всему, что говорит Фарух. На его лице последовательно сменялись выражения скорби, ненависти, а затем и суровой покорности.

Спустя несколько минут началась церемония прощания с покойным. Останкам заранее придали форму тела. Плотно завернутые в белый саван, они лежали на возвышении. Имам начал читать погребальную молитву. Репортера никто не гнал. Он стоял чуть в стороне, в тени от минарета и наблюдал за происходящим. Далеко на юге глухо рвались снаряды. Пахло полынью. Солнце клонилось к закату. Его лучи пробивались сквозь густой дым, поднимавшийся где–то за рекой в районе аэропорта.

Пора было уезжать. Не пытать же вопросами убитого горем отца. Фарух куда–то пропал. Взгляды всех участников церемонии были устремлены в землю. Дэвид, скучая, поглядывал по сторонам. Вдруг боковым зрением он заметил наверху едва уловимое движение. Кто–то прятался на минарете. Лица было не разглядеть, виден был только край развевающейся белой одежды. Трудно было даже понять, мужчина это или женщина. Колонна почти полностью скрывала фигуру.

Репортер еще раз быстро огляделся и, поняв, что никто на него не обращает внимание, направился в сторону круглой башни. Вход находился с обратной стороны. Дэвид на мгновение задумался о том, какой будет скандал, если его застанут внутри, но тут же отбросил все сомнения. Любопытство взяло верх.

Когда до подножия высокого строения оставались считанные метры, ветер резко усилился. Платье находящегося наверху человека затрепетало. Звук был похож на хлопки, которые издает при шквале плохо закрепленный парус или огромная, пытающаяся взлететь птица. Имам прервал свою монотонную молитву, и в тот же момент раздался полный отчаяния женский вопль. С минарета вниз камнем рухнуло тело. С жутким хрустом оно ударилось о бетонную дорожку прямо перед журналистом.

Это была девушка. Совсем еще юная. Растрепанные черные волосы обрамляли перламутрового цвета лицо. Огромные, влажные глаза смотрели в небо. Восковые губы, искаженные гримасой ужаса, еще подрагивали. Казалось, она пыталась что–то сказать. На мгновение рот сомкнулся, и умирающая произнесла лишь один звук, похожий «м...».

Платье спереди было порвано в клочья. Сквозь тонкие полосы разодранной белой ткани была видна девичья грудь, а на ней – кроваво–красные следы. Глубокие царапины, нанесенные, вероятно, острыми ногтями, они начинались чуть выше сосков и шли дальше до ребер. Видимо, перед тем, как спрыгнуть вниз, девушка с силой, которой никак нельзя было ожидать в ее хрупких руках, разорвала одежду и нанесла себе эти глубокие раны.

Репортер смотрел на бесчувственное тело. Комок подкатывал к горлу. Не было никаких сомнений в том, кто эта несчастная. О ее присутствии на похоронах, конечно, не могло быть и речи. Возлюбленная Латифа тайно пробралась на минарет затем, чтобы последний раз проститься с любимым юношей.

К действительности журналиста вернул нахлынувший гомон десятков возбужденных голосов. Многократно отраженные окружающими стенами, они били по барабанным перепонкам, вызывая острое искушение поддаться панике и бежать. Все собравшиеся на церемонию прощания столпились теперь вокруг тела девушки. Разгоряченные мужчины, брызжа слюной, кричали что–то непонятное. Из глубины двора, где вероятно находилась женская часть мечети, выглядывали любопытные, укутанные в платки лица. Спокойствие сохранял лишь имам. По лицу отца Латифа текли слезы. Сначала он тоже что–то говорил, а затем плюнул на распластанное тело.

Дэвид рванулся ему навстречу, но из этого ничего не вышло. Сзади его крепко схватили за плечи, а голос Фаруха зашипел в ухо:

– Остановись! Они же растерзают тебя.

– Пусть попробуют! – громко и отчетливо выкрикнул журналист. Его щеки пылали, мышцы были напряжены.

– Уйдем. Ей уже ничем не поможешь.

Крики не умолкали. Внезапный порыв репортера, судя по всему, остался незамеченным. Фарух тянул Дэвида назад, но тот не поддавался.