Последний фронтир. Черный Лес

Он рассмеялся так светло и задорно, что ей вдруг захотелось, чтобы ее будущий избранник – моложе и, может быть, красивее – умел так смеяться.

– Вы не поверите! Но их выбросила на помойку одна женщина. От нее, как я понял, ушел муж – то ли изменил, то ли совершил досрочный Переход – в общем, исчез без вещей.

– Наверное, он тоже не понимал, чем владел.

– Да, скорее всего. А она так обиделась, что побросала его скарб в мешок и вывернула его у меня на глазах в мусорный бак. Точнее, даже не донесла, и содержимое рассылалось.

– А марки. Разлетелись?

– Нет, они оказались вставлены в линеары маленького альбома. Крохотного.

– Который Вы…

– Подобрал, да, – и Роштайн наивно и широко улыбнулся. – Так что я тоже, душа моя, помоечник.

И в треск прогорающих в камине поленьев вновь вплелся смех.

Почти до самого сна профессор читал, сидя на диване; Белинда за его спиной привычно ловила «мух», и за сорок минут непрерывной практики на ее счету прибавилось «плюс две». Задача «ощути точки интуицией» казалась ей, чем дальше, тем сложнее. Как почувствовать то, чего ты не видишь и не слышишь? Каким местом? «Мухи», которых она поймала – совпадения, так она себе говорила, потому как ни мысленно, ни воображением, ни «спиной» ей до сих пор не удавалось понять, когда возникнет и в каком направлении поплывет очередной сгусток энергии.

«Точно совпадения, всяко». Потому что, когда ты вслепую пытаешься что-то ухватить, ты все равно один раз из ста на это случайно наткнешься. Статистика…

Когда профессор неожиданно посмотрел на нее, Лин в очередной раз сидела с глупым видом, воздев руку к потолку.

– Чего Вы ютитесь в углу, как не родная, душа моя? Я тут подумал, может, выпьем чаю? С печеньем?

Белинда почему-то не отказалась.

Ивар неуклюже прислуживал за столом: принес сервиз, расставил чашки, вскрыл для них жестяную банку с печеньем – выложил сахарные крендельки на тарелочку.

– Белинда, а, правда, что Вы обучались в монастыре? Простите, я накануне зашел в Вашу комнату – хотел пригласить Вас на ужин, а Вы, оказывается, были у меня за спиной… Так вот, я успел увидеть тот свиток, который скатился с Вашей тумбы. Я его поднял.

Она не стала ни лгать, ни увиливать от ответа. Действительно, свиток из Тин-До она зачем-то носила с собой всегда – иногда осторожно раскатывала его пальцами, перечитывала написанное, любовалась искусным орнаментом рамки.

– Правда.

Уши солдафона, не успевшего еще уйти на кухню, повернулись в ее сторону, как локаторы.

– Прямо в настоящем монастыре?

Роштайн от того, что видел в своем воображении, очевидно, приходил в восторг.

– Да, в настоящем.

– И тренировались, как монахи? То есть бегали, прыгали, подтягивались?

Она мягко улыбнулась наивному и восторженному профессору.

– Да. Мы вставали еще до рассвета, выдвигались на пробежку, переплывали ледяное озера, оббегали вокруг очень длинную стену…

– И зимой? В озеро?

– И зимой.

– Голые?!

– Нет, в одежде.

– А как же… она потом сохла?

– На нас. Во время бега.

– А обувь?

– Мы бегали без обуви. Босые.

Солдафон не удержался, на секунду выпучил на Лин круглые глаза. Звякнула в его руках неосторожно поставленная на блюдце тонкая фарфоровая чашка.

– Скажите, а далеко он отсюда – Ваш монастырь? Вы как туда попали? И долго ли там пробыли? Много я задаю вопросов – опять впал в бестактность, да?

– Все в порядке.

– Вы можете ответить только на тот, на который хотите. Если хотите.

Она не ошиблась – ей было тепло здесь, в этом доме. Да, здесь не было друзей и не было тех, кто ее любил, но усадьба своими стенами грела тех, кто находился внутри. А Лин старалась ежедневно обновлять уборкой энергию.

– Я провела там достаточно времени для того, чтобы узнать все то, что знаю сейчас.

– Загадошный ответ!

Он весело смотрел на нее, как смотрел бы, наверное, на мастера Шицу – как на диковинную и чудную статую, которую здорово пощупать на память.

– А что для Вас был самым сложным? Учиться бою? Соблюдать режим? Жить в непривычном укладе? Может, учить чужой язык? Или они говорили на «нашем»?

– Нет, – Белинда мягко усмехнулась, – они говорили на «своем». И учить его было действительно сложно.

Она задумалась – что ей было сложнее всего? Преодолевать себя? Каждую минуту, каждый час, каждый день…

– Значит, это было самым сложным? Язык?

Крендельки оказались хрупкими, невесомыми и вкусными – она откусила от второго.

– Самым сложным для меня было не это…

Роштайн от нетерпения и любопытства подался вперед.

– Самым сложным для меня был лес, который однажды нужно было пройти.

– Лес, в котором обитали дикие звери? Знаете, а ведь на Четырнадцатом очень мало территорий, где водятся…

Она бесцеремонно перебила Иана – покачала головой.

– В нем не было диких зверей, но в нем было другое. Все то, что мы не хотим принимать в этом мире, и то, что нам очень требуется принять.

– И что же это?

Лин подняла на профессора глубокие и чуть печальные глаза и поняла – не ответит. Не потому что не хочет, а потому что не сможет объяснить. Потому что вот такого ответа, который запросто можно было бы облечь в слова, попросту не существует.

* * *

Тогда.