Последний фронтир. Черный Лес

Когда танец завершился, Мастер Саин приблизился к Лин, поклонился и аккуратно взял ее за руку. Потянул ее за запястье, будто хотел поцеловать ладонь, но вместо поцелуя лишь указал на нее пальцем.

– О! – сказал восхищенно и удовлетворенно. А после развернулся и зашагал прочь.

Белинда опустила на свою руку взгляд, и сердце тут же ухнуло вниз.

На ладони смелыми белыми линиями светилась звезда Миры.

* * *

(Ramin Djawadi – The North Remembers)

У кромки леса она стояла, как у невидимой границы, – с ухающим в груди сердцем всматривалась в пространство между стволами, откровенно боялась.

Я должна отпустить страх…

Но страх – дрожащий и холодный, как мокрый дворовый кот, – будто приклеился к ее ногам. Чем больше Белинда вглядывалась в спокойный с виду ночной лес, тем темнее от паники делалось ей в сердце.

«Дыши, дыши, – учила она саму себя, – ты его пройдешь. Манол же прошел. И Рим прошла…»

Только умом тронулась.

Пришлось вспомнить засветившуюся после танца на ладони звезду.

– Я пройду… я пройду, – как зачарованные, шептали губы.

Пройдет. Только постоит у границы, не входя, еще минуту-другую.

Кажется, там ухали птицы. И вопреки опаске, что не будет хватать света, тропка виднелась разборчиво – помогла всплывшая из-за холма луна.

Средь деревьев никто не ходил – по крайней мере, заметный.

Почему она не спросила, как они выглядят? Почему ей так страшно? Так должно быть? Или это знак о том, что ходить ей не надо?

Не позволяя себе одуматься, ухватив мелькнувшую на секунду решимость за хвост, Лин сделала шаг вперед.

И сразу же под ногой, словно сигнал для призраков, отчетливо хрустнула ветка.

Вперед она шагала на деревянных ногах, как узник на казнь. Где-то там (неизвестно на каком шаге) ей станет плохо. Где-то там ей завладеет отчаяние, где-то там навалится нечто непостижимое – то, с чем она не справится…

Ее распахнутые глаза-плошки все время выискивали что-либо, способное спровоцировать рефлексы на бег – некое движение, тени, хлопки крыльев, злой смех?

«Это хуже, чем монстры…» – некстати повторял в голове голос Тоно.

Блин, лучше бы драться, лучше бы сразу в рог… Бить она умела. Не бояться – нет.

Но лес плыл по сторонам – ночной, пустой, тихий. Подозрительно тихий. В противовес ему непозволительно громко бился боем барабана под кожей пульс.

Еще три шага – ничего. Еще десять шагов – ничего. Пятьдесят, сто, сто пятьдесят…

Страх Белинды постепенно сменялся подозрительностью, подозрительность недоумением, недоумение поверхностным облегчением – здесь никого нет! Совсем.

«Может, это просто пугалка для учеников?… Сказка? Чтобы преодолевали себя, чтобы учились идти туда, куда страшнее всего. А внутри самого страха уже не страшно – ведь так говорят…»

Ни монстры, ни тени все не появлялись – никого.

«Так я дойду до холма, – мыслила Лин, – так потихоньку, пока ничего не происходит, я дойду до Миры».

Попыталось было проглянуть сквозь тучи беспокойства хмельное веселье. Попыталось и испарилось – не выдержало нервозности.

Пока никого. Но это не значит, что так будет дальше.

Хуже всего, что она не могла измерить расстояние до южного холма. Сколько до него – три километра, четыре? Если так, то идти ей, даже если медленным шагом, час-полтора. Если тропка виляет, то два или три.

Долго. Но терпимо, если вокруг пусто.

Зачем Тоно наврал ей? Тоно врал… Они все ее тестируют, проверяют, пугают… И ни один (почти ни один) не может просто взять и объяснить что-либо. Похлопать по плечу, поддержать. Ведь человека не всегда нужно тестировать, иногда его просто необходимо оставить в покое – не унижать, не проверять на прочность, не давить на больные места.

Лин злилась.

Лес пустой – пустой лес. И зачем тогда врала ей Рим? Про то, что вернулась отсюда едва ли не сумасшедшей? Чтобы поддержать легенду?

А Мастер Мастеров?

От возникшего в голове образа человека с волевым лицом и равнодушными глазами Белинда моментально впала в тоскливое уныние – все они заодно… Даже он.

То продержись ему месяц, то по имени не называй, то смей, это не смей, «ходь туда, ходь сюда…»

Неужели ее просто нельзя полюбить? Ведь не уродина, не кромешная дура, не трусиха – сколько раз доказывала им всем, что не трусиха. Да и в этом ли достижение женщины?

Этой спокойной и тихой ночью на Белинду навалилась вдруг вся та невыпущенная наружу злость, которая, оказывается, вопреки постоянной тишине разума и медитациям, копилась внутри.

Они – сволочи.