Последний год жизни Герцена

Другой тип красоты изображен Герценом в Польше - Mater dolorosa красота cамопожертвования, рыцарства в эпоху всеобщего торгашества. Портрет Ворцеля близок иконописи. При этом автор не обходит ни уродливой бедности, ни ссор из-за денег, ни мелких дрязг, окружающих и этого рыцаря. Но за всем этим, над всем возвышается революционно-религиозная духовность. Национальная. "Последние события в Польше вдохновят еще не одного поэта, не одного художника". Герцен оказался прав - такая Польша и родила Мицкевича, Словацкого.

В России в ореоле красоты предстают декабристы. Восхищение ими Герцен пронес через всю жизнь; прославил их пятью медальонами на "Полярной звезде"; теми публикациями, из которых читающая Россия впервые узнала о том, что произошло в 1825 году. Из вольной русской типографии в Лондоне пришли на родину первые слова о героях четырнадцатого декабря.

Герцену дороги были и сами формы поведения декабристов - от каре на Сенатской площади до подвига жен, поехавших вслед за осужденными мужьями. (Современный читатель не должен забывать, что Герцен еще почти ничего не знал о показаниях декабристов на следствии.)

Он вообразил их прекрасными юношами. Он увидел их и прекрасными старцами, не сломленными годами каторги, Сибири. Таким он написал портрет Сергея Волконского.

Красоту Герцен увидел в переворотах несовершенных или - за исключением похода Гарибальди - потерпевших поражение.

Грядущий переворот в России страшил Герцена, - по людям, его предвещавшим, - отсутствием красоты.

"Красота спасет мир", - сказал Достоевский. Только в том случае, считал Герцен, хоть как-то оправданы неизбежные при любом перевороте жертвы, если в хрустальном дворце будущего сохранятся ("Хранительная сила!") величайшие богатства, нажитые человечеством. Культура. Ум и душа нации.

На склоне лет Герцен ощущал все возрастающую тягу к родному Покровскому - не только ностальгически. Сотни помещиков секли крестьян - об этом он никогда не забывал, написал сотни страниц. Но в десятках усадеб, похожих на Покровское, рождалась русская культура. Сохранялась. Передавалась.

Именно в Покровском он, маленький ребенок, увидел протяженность - как раскрываются почки, как зеленеют, потом желтеют, потом опадают листья на деревьях. Там наглядной была естественность и ритм цикла природы. Тогда запало то, что много лет спустя воплотится в слова: "...не учите колосу, а дайте ему развиться..."

За границей - иной быт, суетность, чужие дома, меблированные комнаты, отели, перемены. Не дал, не мог дать своим детям постоянства, покоя. Не дал детям того дома, из которого на всю жизнь уносят представление об устоях.

***

Мальвида Мейзенбург - и Достоевский - полагала, что все дело в безрелигиозности Герцена.

Думаю, что устои возникали, возникают и будут возникать и в безрелигиозных семьях. Где царят любовь, одухотворяющая неизменную косность быта, забота, внимание старших друг к другу, к близким, к дальним, к детям. Где есть нечто неизменное, как портреты предков, висящие на определенных местах, как постоянно расставленная мебель, нечто повторяющееся, как звон колокольчика к завтраку, к обеду, к ужину.

Когда Александр Иванович в 1868 году лечился от диабета, к нему в Виши приезжали Наталья Алексеевна и Лиза. Письма этого месяца выделяются на общем драматическом фоне радостью, спокойствием. Значит, хоть на месяц у него оказался суррогат дома - с некой устойчивой повторяемостью.

Устои, стоять, выстоять, устойчивость - вот чего не дал, не мог дать близким. Дал "фибрин" ума.

Прав был Достоевский: поэтическое начало в Герцене важнее всего. Любой отсчет идет от культуры.

Дикие призывы к тому, чтобы закрыть книгу, оставить науку и идти на какой-то бессмысленный бой разрушения, принадлежат к самой неистовой демагогии и самой вредной...

Нет, великие перевороты не делаются разнуздыванием дурных страстей. Христианство проповедывалось чистыми и строгими в жизни апостолами и их последователями...

Та же мысль изложена и в письме Огареву от 3 октября 1869 года.

Разница в определении момента, разница в определении средств... и по-моему это вовсе не шуточное дело - совершенная разница языка, глоссологии. Тебе, напр(имер), кажется хирургическая фраза - не беда, а мне - беда. Ты думаешь, что призыв к скверным страстям - отместка за скверну делающуюся, а я думаю, что это - самоубийство партии и что никогда, нигде не поставится на знамени эта фраза. (Собр. соч. Т. XXX, 207.)

В письмах "К старому товарищу" мысль, неизменно соединенная с лирическим ощущением - воспоминанием, повторяется, развивается:

Я это так живо чувствовал, стоя с тупой грустью и чуть ли не со стыдом... перед каким-нибудь кустодом, указывающим на пустую стену, на разбитое изваяние, на выброшенный гроб, повторяя: "Все это истреблено во имя революции".

Искусство и наука ниспровергались в бакунинских листовках и в листовках, написанных Бакуниным совместно с Огаревым. И, разумеется, самым категорическим образом - у Нечаева: