Последний гвоздь

Лоне Хеск втягивала дым, словно пыталась установить рекорд по длине затяжек. Сейчас это единственное, что помогало. Никотин, который заставлял сосуды сужаться, а сердце биться чаще. Неважно, что застарелый кашель снова начал давать о себе знать. Именно табак приводил нервы в порядок. Она сделала еще одну марафонскую затяжку, и сигарета стала такой горячей, что она обожгла пальцы.

– Лоне… никогда не позволяй огню выходить за линию, – покачал головой Слейзнер, сворачивая на улицу Фредерика В. около больницы Риксхоспиталет. – Уверяю тебя. Это скользкая дорожка. Стоит переступить черту, как все остальное в жизни в конечном счете также пойдет под откос. Не успеешь оглянуться, как перестанешь заправлять постель и поднимать жалюзи, и единственное, на что будет хватать сил, пока пихаешь в себя холодные равиоли прямо из банки, – это копаться в пепельнице среди окурков.

Ей хотелось попросить его заткнуть свой болтливый рот и оставить умные комментарии при себе. Но это была его машина. Несмотря на то, что сейчас он был одним из самых занятых людей Копенгагена, он проделал весь путь до Амагера, чтобы забрать ее, а теперь позволял ей здесь сидеть и смолить на весь салон. Нет, поразмыслив, она подумала, что это ей стоило бы заткнуться. Он это только из хороших побуждений, она ведь понимает.

На самом деле, Слейзнер был очень заботлив с момента исчезновения Яна. Он не только зашел навестить, но и много раз звонил, чтобы убедиться, что с ней все в порядке. Насколько в порядке можно было быть в ее ситуации. Но он и правда проявил внимание. Даже просто отвезти ее сюда, в отдел судмедэкспертизы на опознание, выходило далеко за пределы того, что от него ожидалось.

Они свернули на свободное место на гравий под деревьями, которые вместе с плотно растущими кустами образовывали зеленую стену из листьев перед парком Фэлледпаркен на другой стороне.

– Вот. Возьми лучше новую. – Слейзнер протянул только что открытую пачку красных «Принс».

– Не думала, что ты из тех, кто курит. – Она подняла боковое стекло и выкинула горячий окурок.

– Ты совершенно права. – Слейзнер щелкнул средним пальцем по дну пачки так, чтобы часть сигарет немного выдвинулась вверх. – Это тебе. Я подумал, что они могут пригодиться, учитывая, что тебе предстоит.

Она попыталась улыбнуться, но получилось нечто больше похожее на гримасу, пока она доставала новую сигарету и давала ему ее зажечь.

– Можешь не торопиться, – продолжал он, похлопывая ее по ногам. – Я дал им знать, что мы здесь, и попросил обеспечить, чтобы отделение было пустым, пока мы там, так что никакой спешки.

– Спасибо, – сказала она, кивнув. – Спасибо. – Кроме этого, она не знала, что сказать. Что она не смогла бы справиться со всем этим без него, он, вероятно, уже знал.

Хотя бы ей удалось взять себя в руки и рассказать о случившемся Катрине вчера вечером. Вообще-то, она собиралась отложить это на сегодня, после опознания. Но, как и ее мать и сестра, Слейзнер настоял, и они, конечно, были абсолютно правы в том, что даже если ее дочь не смотрела новости и не читала газет, это не значит, что ее друзья или их родители тоже этого не делал.

Она пыталась подготовиться, тщательно обдумав, как подать это наилучшим из возможных образом. Но когда они сели на диван, все забылось, и она услышала собственный голос, сообщающий, что папа умер. Она говорила как диктор новостей с радиостанции «P1». Они нашли его несколько часов назад на дне около Исландс Брюгге и в настоящее время полным ходом идет расследование – стоит ли за этим криминал.

Наступившая тишина заставила пространство гостиной схлопнуться. Катрин просто сидела и качала головой, закрывая уши руками. Затем она встала и с криками начала обвинять ее во лжи и выдумках, чтобы получить единоличную опеку теперь, когда ее отец принял единственно верное решение и ушел от нее. Ей самой ничего не оставалось, как сидеть и выслушивать все обвинения, как справедливые, так и несправедливые, пока она не услышала грохот двери Катрин, когда та заперлась у себя в комнате.

После этого ей уже было до Катрин не достучаться. Все ее попытки схитрить и завязать некое подобие разговора были встречены непреклонным молчанием по ту сторону двери. Когда потом, в самый разгар всей драмы, Слейзнер позвонил, чтобы узнать, как у нее дела, она разрыдалась. Он предложил приехать, и хотя она недвусмысленно отказала ему, так же, как своей матери и сестре, а затем и Адаму, он прыгнул в машину и примчал к ней на помощь.

И его Катрин почему-то выслушала. Он даже сумел выманить ее из комнаты и сел на диван рядом с ней, чтобы обнять, что было так необходимо, и поплакать на плече друг у друга. Затем заварил чай и подал его с медом и парой найденных на кухне печенек, прежде чем попрощаться и уйти, оставив их в покое. И вот теперь она сидела здесь, растрачивая и свое и его время, пока огонек между ее пальцами подползал все ближе.