Последний император

Эта фраза вызвала бурную дискуссию, с которой было трудно справиться: "То, что было давно, помнишь, а то, что произошло недавно, забыл. Очень странно"; "Явно трусил, вот и не посмел написать"; "Боишься признать свои ошибки, какое же тут перевоспитание?"; "Никто тебе не верит. Правительство больше на твою удочку не попадется"; "Любишь хитрить, врунишка!"

Чем больше я спорил, тем меньше мне верили. Все думали, что я настаиваю на своих ошибках и продолжаю врать. Если это дойдет до руководства тюрьмы и люди все подтвердят, разве будет мне впредь верить начальство? При этой мысли голова у меня пошла кругом. Возник страх. Как говорится, "мать верит в мудрость сына, но если у троих есть в этом сомнения, то и любящая мать перестанет верить". Поразмыслив над всем, я понял, что повторяется моя застарелая болезнь — лишь бы пронесло сейчас, а для этого можно поступиться любыми принципами. Вот признаю свои ошибки, и пронесет, верно? Ладно, признаюсь: я не признавался в этом раньше, потому что опасался санкций правительства. Дело про триста миллионов я и в самом деле забыл, но оно заставило меня вспомнить многое.

Больше никто в нашей группе не проявлял интереса к моему вопросу. Но я сам никак не мог выкинуть его из головы. Чем больше я об этом думал, тем тревожнее мне становилось. Совершенно очевидно, что забыл, а получилось, что скрывал. Я боялся, что правительство посчитает меня нечестным человеком. И эта мысль стала меня угнетать.

Прежде я страдал подозрительностью. Каждый поступок работника тюрьмы рассматривался как подвох. Меня все время пугала смертная казнь. Сейчас я понимал, что власти не только не хотят моей смерти, а, наоборот, всячески стремятся мне помочь стать достойным человеком, и я в это было поверил. А тут опять страдай. И чем больше ко мне проявлялась забота, тем больше я терзался.

Как-то надзиратель сказал мне, что начальник тюрьмы хочет со мной поговорить. Поначалу я подумал, что это наверняка про дело о миллионах. Я предполагал, что начальник будет рассержен тем, что при таком со мной добром обращении я продолжаю что-то там скрывать. Как себя вести в такой ситуации? Вместе с тем было и другое предположение: начальник выскажет удовлетворение по поводу того, что я покаялся, признал свою ошибку. Может, еще и похвалит. Уж лучше бы он меня отругал. Теряясь в догадках, я вошел в кабинет и тогда только понял, что разговор пойдет совсем о другом.

Старый начальник тюрьмы уже много дней не появлялся. На этот раз его сопровождал еще какой-то чин. Расспросив меня об учебе и работе, они стали интересоваться тем, как у меня обстоят дела с борьбой против "четырех зол".

Начальник сказал, что, как он слышал, у меня наметился прогресс в уничтожении мух, и я выполнил задание. А каковы успехи в уничтожении крыс? Я сказал, что пока еще плана нет, но что в группе каждый из нас уничтожит по крайней мере по одной крысе.

— Маловато! Сейчас даже младшие школьники и те обязуются убить по одной.

— Будем стараться убить по две, — сказал я серьезно.

Тут в разговор вступил начальник, сказав, что нормы он определять не будет, но чтобы я старался. Потом сказали, что я могу возвращаться.

От этой встречи у меня на душе остался некий осадок. Не потому, что нужно было ловить крыс и заняться незнакомым мне делом. Просто этот разговор навел меня на множество мыслей. Я вспомнил, как недавно после кампании по уничтожению мух начальство специально проверяло мои намерения. Вспомнил я и поддержку со стороны руководства, когда я научился стирать. Каждый раз в таких случаях ко мне проявлялось внимание, не иначе как желая помочь мне "стать человеком". А я снова обманул людей. Поймай я хоть сто крыс, вряд ли это могло бы уменьшить цену моих ошибок.

Только что сменившийся надзиратель Цзян, заметив, что я слоняюсь по клубу без дела, поинтересовался, не придумал ли я способа, как ловить крыс. Он еще сказал, что может мне помочь смастерить мышеловку. Откровенно говоря, я не только не знал, как их ловить, я даже не знал, где расположены их норы. Пока я учился у него сооружать ловушки для крыс, на меня снова что-то нашло.

В процессе работы мы разговорились. Надзиратель Цзян стал вспоминать свои детские годы, и я случайно узнал о трагической судьбе его семьи. Кто мог подумать, что этот спокойный и выдержанный молодой человек так сильно пострадал во времена маньчжурского правления. Это была типичная жертва политики "укрупнения деревень". После трех таких кампаний все, что у них осталось, это единственное одеяло, под которым вся семья укрывалась от холода. В конце концов все заболели тифом. Из восьми братьев в живых остался он один. Одежды не было, хоронить их пришлось голыми.

Рассказ его оборвался, так как крысоловка была готова. Пошли искать нору. Я шел молча и думал, как человек, испытавший столько на своем коротком веку, может спокойно искать со мной крысиную нору? Таких надзирателей и прочих работников здесь было много. А как у них сложилась судьба? Потом я не вытерпел и спросил:

— А надсмотрщики Ван и Лю тоже пострадали во времена Маньчжоу-Го?