Последний из удэге

А в лице Фроси уже не было прежнего веселого, лукавого выражения, - ее порозовевшее лицо было озабочено. Она была теперь озабочена тем, чтобы все, что их окружало, и каждое ее движение и слово, нравилось Сереже и шло навстречу его желаниям. Но именно поэтому каждое движение Фроси - как она зажгла лампу, достала из сундучка скатертку и накинула на стол, а потом подхватила узел с чугунком и, сказав с смущенной улыбкой "обождите чуточку", выскочила из горенки, - каждое ее движение было ловким, быстрым и все были прекрасны.

Она довольно долго не приходила. Сережа слышал, как бесшумно открывались и закрывались двери в соседнюю горенку и на улицу, босые ноги пробежали к речке, обратно, деревянный ковш плескал в ведре, что-то постукивало, потрескивало, шуршало в горенке за сенями. Сережа побаивался, а вдруг войдет эта приблудная бабка, но он безгранично верил тому, что Фрося не допустит ничего такого, от чего бы ему стало неловко.

Фрося вошла, неся в ладонях охваченный суровым полотенцем горячий чугунок, покрытый, одна на другой, больничными эмалированными тарелками с закуской. Фрося была по-прежнему босая, но загорелые ноги ее были чисто вымыты, она была в новых, шумящих юбках, в чистой цветастой кофте, с непокрытыми черными волосами, увешанная монистами.

Пока она расставляла посуду, Сережа, склонившись к Фросе, стал ловить губами ее щеку, шею, обнаженные по локоть руки. А она, не глядя на него и не отстраняясь, расставляла тарелки, разливала суп прямо из чугунка, держа его в суровом полотенце и все говорила:

- Ой, Сереженька, вы ж мне разольете...

Когда все было готово, она серьезно посмотрела на него и спросила:

- Сереженька! А вы пьете?

Сережа вдруг вспомнил: "Только хитрые не пьют, за то им и веры нет".

- Пью, - сказал он. И менее уверенно добавил: - Конечно...

Но Фрося уже как ветер вынеслась из горницы и вернулась с бутылкой с каким-то зеленым настоем и больничными, уже изрядно оббитыми эмалированными кружками.

- Богато настоялось, - сказала она, взглянув сквозь бутылку на свет. Я еще самой-самой весной настояла на молоденьком смородиновом листочке. В вашем саду нарвала, - она хитро улыбнулась, - да вот еще ни с кем не привелось выпить... - Она притворно вздохнула и разлила самогон по кружкам. - Ну, выпьем, Сереженька, чтоб были вы счастливые на свете, - сказала она, сев рядом с ним и подняв кружку. И вдруг, охватив его вальяжной рукою за шею, она крепко-крепко поцеловала его в губы.

- Милая ты моя, Фрося... - только и смог сказать Сережа, задохнувшись.

Они выпили.

- Кушайте, Сереженька, кушайте, вот огурчики солененькие, то с прошлого года, а это вот сало зимнее, а больше нет ничего... Я так до смерти есть хочу!

И она с жадностью, весело принялась хлебать больничный суп.

Сережа все лез к ней целоваться, и она со смехом пересела от него напротив.

- А что я вижу, Сереженька, ой, что я вижу! - говорила она, беспрерывно смеясь, вся розовая.

- Что ты видишь?

- Вижу, вы еще в жизни не пили. Вот бы папенька увидели! - И она, прыснув супом, спрятала голову под стол.

- Ох ты, лукавая, Фроська! - сказал Сережа, удивляясь тому, что язык его сам по себе выговорил "вукавая Фоська".

- Какая ж я лукавая? Я несчастная... - Она все смеялась.

- Давай еще выпьем! - сверкая на нее глазами, сказал Сережа.

- Выпьем, все равно уж...

Они опять выпили. Сережа не запомнил, как и когда Фрося очутилась у него на коленях. Он все целовал и целовал ее.

- Ласковенький ты мой... - чуть слышно журчала она ему в ухо. - Я об тебе как мечтала!..

Вдруг в окно раздался тихий стук. Они оба обернулись, и Сережа смутно различил через стекло незнакомое женское лицо.

- Маруська, сейчас! - Фрося беспечно выгнула рукой лебедя в сторону окна и встала с Сережиных колен. - Не бойся, то соседка, подружка моя... - И она выскочила за дверь.

XXI

В горенку впереди Фроси вошла очень худая женщина в подоткнутой грязной юбке и в поношенном мокром платке, который она тут же у порога сняла, обнажив давно не чесанные, редкие, светло-русые волосы, встряхнула и снова повязала на голову.

- Здравствуйте, Сережа, - певуче сказала она, подходя к нему и протянув мокрую, с большими суставами руку. - Вы-то меня не помните, - где уж вам всех упомнить, - а я-то вас еще сыздетства помню, сама девчонкой была... Она вздохнула.

Ей на самом деле было не более двадцати пяти, но вся она была такая изношенная, - лицо с проступающими под тонкой кожей синими жилками, испещрено мелкими морщинками, губы потрескались, на верхней губе болячка, которую в народе зовут лихорадкой, груди под кофтой обвисли, и только ноги были еще красивые, крепкие, да голубые глаза глядели из-под светлых ресниц с молодым, завистливым и добрым выражением.

- Шла мимо, да как увидела вас в окне, как вы милуетесь, такие завидки взяли! - сказала она, с улыбкой взглянув на Фросю. - Помню, ты еще с фершалом гуляла, а я эдак-то тоже глянула - да прямо домой, да всю ночь и проревела на рундуке...

- И когда это было! - беспечно махнув рукой, смутившись, сказала Фрося. - Садись с нами, Маруська...