Последний из удэге

- И то, сяду... Ну-ка плесни на грусть-печаль! - сказала она, взяв Фросину кружку. - А вы чего ж?

- Да мы уж пили, - смущенно сказал Сережа.

- За вашу долю счастливую! - Маруся по-бабьи, мелкими глотками, выпила до дна, встряхнула кружку и, потупившись, помотала кистью руки. Потом, выбрав глазами, взяла самый маленький кусочек огурца.

- Хороша Фроська-то наша? - спросила она Сережу, когда Фрося вышла из горницы за кружкой. - Что ж, работа у нее чистая, харч хороший! А меня они вот как затаскали, ухваты да чугуны, да мужнины ласки! - И она повертела перед Сережей своими руками с изуродованными суставами. - Замуж вышла, еще шестнадцати не было, дура была, да и то сказать, не моя была воля. Ребят было пятеро, двое померли, да вот нового понесла... А еще незаметно, просто сказала она, поймав взгляд Сережи. - Весь дом на мне одной, сам он на руднике, а деньги редко когда пришлет, все пьет да с шахтерками гуляет. И неужто ж они слаще, черные?.. А зайдет на побывку - пьет и бьет... Иной раз только у Фроськи вот и спрячешься, - сказала она, неприязненно взглянув на вошедшую подругу.

- Неужто так и не пришел со всеми? - с притворным изумлением спросила Фрося (она имела в виду выход шахтеров с рудника).

- Придет он, как же! - со злобой сказала Маруся. - Очень ему нужны эти партизаны!

- Дивлюсь я прямо на тебя! - самодовольно улыбаясь, сказала Фрося. Ну, я б ни за что, ну, ни одной минутки с таким не жила, право слово!

- А куда я денусь с четверыми?

- И у меня трое, слава богу!

- Да еще его старики надо мной права его блюдут. Нету мне выходу!.. Маруся в сердцах взяла кружку и подставила Фросе, чтобы та налила.

Они выпили все трое.

- Коли б дети перемерли, я б еще узнала жизнь, - с затуманенными глазами говорила Маруся. - Я уж сколько просила у бога, да больше не берет.

- Уж что вы? Неужто уж не жалко? - одними жужжащими звуками спросил Сережа, сделав страдальческое, как ему казалось, выражение лица.

- Конечно, жалко. А себя разве не жалко?

- Бо-знать что такое! - отцовскими словами сказал совершенно пьяный Сережа.

- Вы еще, Сереженька черноглазенький, жизни не видали, а я другой раз лежу и все думаю, думаю, как я своего-то убью. И так все думаю, как я его топором зарублю или пьяным спою - да камень на шею, да в Сучан его...

- Ну, как вы можете даже говорить такое, - сказал Сережа.

- Да что ж, Сереженька, каждому человеку хочется хоть маленькой радости в жизни. Иной раз подумаешь: а пропади оно все пропадом! У нас на постое финн один стоит, с залива, партизан, собою такой видный, - я уж к нему сколько раз подваливалась и так и эдак! Ну, да что с него возьмешь, не русский человек, все только "Йе? Йе?.." - И она, привстав и сделав тупое лицо, изобразила финна и то, как он будто говорил ей. - Ничего человек не понимает, - сказала она и, махнув рукой, засмеялась. - Простите, что помешала... И удачливая ж ты, Фроська, какого молоденького подцепила, да чистенького, да красивенького! Спасибо за угощение. А вам, Сереженька, послаще выспаться, дело молодое...

Фрося проводила ее во двор и что-то в сердцах выговаривала там, а Маруся оправдывалась.

- Перебила она нам с тобой... - сказала Фрося, войдя в горенку.

- Бедная женщина, - сказал Сережа.

- Бедная, - серьезно согласилась Фрося. - И все мы, женщины, бедные. Нас жалеть надо... - Она опустилась к нему на колени своим тяжелым телом и стала быстрыми мелкими поцелуями покрывать все его лицо. - Жалостливый ты мой, ласковенький ты мой, черноглазенький ты мой, такой мой ясный... бесконечно повторяла она.

- Я люблю тебя, - сказал Сережа с выступившими на глаза слезами.

Она быстро вскочила на лавку и погасила свет.

Сережа проснулся неведомо где, от какого-то глухого рокота - не то грома, не то обвала, гул от которого прошел под землей. Фрося села рядом с Сережей, с голыми, белыми плечами, и испуганно схватилась за его руку, как слабая за сильного. И в это время раздался второй гулкий удар где-то совсем, казалось, близко, хатенка задрожала, и окна отозвались тихим жалобным звенением.

Эти странные, потрясающие гулы, страшная боль в голове и сквозь боль внезапное пронзительное ощущение счастья, голые, белые плечи Фроси и ощущение стыда и чуть брезжущий в окнах рассвет пасмурного утра - все это слилось для Сережи в одно неизгладимое на всю жизнь впечатление.

Но сейчас оно было мгновенно разрушено тем, что кто-то мелкими и твердыми толчками отворил дверь и в горенку, ступая кривыми замурзанными ножонками в один бок, точно его нес ветер, вошел крепкий, с черными, как сливы, глазами и белыми волосиками годовалый мальчик, - вошел, увидел маму, незнакомого дядю и издал вопросительный звук:

- У... у... у?..

- Куда ты, родимец! - В сенях зашаркали босые ступни, и приблудная бабка все-таки вошла в горенку.

XXII

Петр и Яков Бутов в тот момент, когда Сеня и Сережа зашли к ним, спорили о том, взрывать ли стоившие многие миллионы денег новые американские подъемники.