Последний хартрум

– Нет. Я не буду читать вашу переписку. – Он сложил конверты обратно в жестянку и неожиданно для самого себя спросил: – Ты плакала, когда меня отдавала? – Заметив ее замешательство, он пояснил: – Сторож в приюте часто рассказывал о той ночи, когда ты принесла меня. Я слушал все как местную байку, вначале принимая за правду, а потом спотыкаясь о красивую выдумку про слезы-льдинки, застывшие на щеках. Я был уверен, что никто не плачет, когда избавляется от обузы.

– Не говори так! – выпалила Бильяна и тут же разочарованно выдохнула. Взметнулась и опала, точно потревоженная ветром занавеска. – Я не избавлялась от тебя, а спасала. И, да, я плакала, расставаясь с тобой, потому что не такой судьбы мы желали нашему сыну.

Осознав, что брошенные в сердцах слова обидели ее, Дарт виновато опустил голову.

– А отец? Ты знаешь, что с ним случилось?

– Нет. Но я уверена, что, будь он жив, то обязательно исполнил бы обещание. Он бы не оставил нас.

– Зато это с легкостью сделали все остальные Холфильды.

– Они боялись принять еще одного человека в семью. Когда Диггори уехал, дела у них не заладились. Некому было заниматься домом и счетами.

– Зачем ты защищаешь их? После того, как они обошлись с тобой, с нами…

Бильяна тяжело вздохнула и пожала плечами.

– Наверное, потому что все они давно лежат в земле. А ты здесь, передо мной. Разве мне есть на что жаловаться?

Дарт не нашел что сказать на это и коротко улыбнулся, что, пожалуй, больше походило на нервный тик. Бильяна принялась медленно складывать конверты обратно в жестяную коробку, выигрывая минуту на размышления, а после все же решилась сказать:

– Забери письма. Они подтвердят мои слова.

– Я и без них верю тебе.

– Да не о том я. Ты сможешь доказать родство с Холфильдами.

Когда он сказал «нет», Бильяна посмотрела на него как на умалишенного, которому требовалось объяснять элементарные вещи.

– Дом станет твоим. Ты вернешь себе имя, освободишься от службы. Разве не этого ты хочешь?

Он покачал головой. На словах все звучало так легко, словно ему раздали выигрышные карты, и достаточно было выложить их на стол, чтобы одержать победу.

– Не такой ценой. Из писем ясно, кто мой отец и кто моя мать. Протокол по-прежнему действует, так что спрячь эту жестянку понадежнее. И забудем про нее.

Лицо матери озарилось ласковой, полной любви и утешения, улыбкой.

– Как же ты на него похож.

Под сводами подземных коридоров эхо шагов звучало глухо и назойливо, будто муха, пойманная в банку. Вскоре от быстрой ходьбы в груди запекло, и прерывистое дыхание с примесью хрипа напомнило Дарту о том, что его организм еще слишком слаб после исключения. Но остановиться он не мог, его преследовали мысли о Холфильдах: тех, что не озаботились судьбой Диггори и Силиции, не узнали об их смерти и не похоронили, как полагается; тех, что отвернулись от Бильяны, бросив ее в беде с ребенком на руках, и отказались от него.

Гнев кипел в нем, но у этого чувства не было выхода. Все, кому оно предназначалось, давно умерли, не осталось никого, кто принял бы расплату за содеянное. Никого, кроме…

Дарт ускорил шаг. За считаные минуты оставив тоннели позади, он прошел через скрытую дверь в библиотеке. Безлюдь встретил его темными комнатами и сквозняками, отчего в доме было неуютно и промозгло. Стены глухо затрещали, выражая беспокойство. Никогда прежде ему не приходилось так часто и надолго расставаться со своим лютеном.

Дарт стрелой промчался по коридору в маленькую комнату у лестницы. Оказавшись перед дубовым шкафом, он распахнул дверцы с такой силой, что едва не сорвал их с петель. Гардероб покачнулся, что-то незримое и живое заерзало в глубине, скрытое плотной занавесью: дорогие ткани, тонкое кружево, искусная вышивка – если собрать деньги, потраченные на эту роскошь, монеты заняли бы все пространство.

Когда Диггори Холфильд уехал, Дора стала полноправной хозяйкой дома и семейного фонда, растратив его на свой гардероб. Вот что имело для нее ценность – расшитые камнями тряпки.

– Привет, Дора! А вот и я, тот самый выкормыш.