Последний Храм

Жрица задумалась. Изящные руки вцепились в подлокотники кресла — так, что побелели костяшки пальцев. Она колебалась, и Гердис могла ее понять. Все эти четыреста лет они тут живут лишь потому, что никто с поверхности не знал, что подземелья обитаемы. Раскроешь тайну — а вдруг кто-то из них, нет, даже не предаст в открытую, а попадет в плен и под пытками расскажет?.. Но друзья там, наверху, готовились вступить в безнадежный бой, а она, зная, что есть безопасный путь, ничем не может им помочь!

— Они сами с Даром и знают древнюю веру, — бросила она на чашу весов новый аргумент. — Правда, других систем. Исмина, Лаэй…

— И Амрита. Прекрасная, наверное, компания. На моей памяти такого не было.

— Я понимаю, хранящим Память легче прятаться по отдельности. Так вы… поможете? — в упор спросила женщина, теребя косу.

— Да, не перевелись в Семи… Конфедерации настоящие моряки и настоящие офицеры. Но, как ты сама понимаешь, можем мы немногое. Какое немногое, по сути — ничего. Влезть в бойню наверху — значит погибнуть нам и погибнуть Памяти… Одна бы я помогла вам, даже если бы сама погибла — но на мне и сестры в Амрите, и нечто поважнее нас. А ты можешь поручиться за каждого из ваших солдат?

— Но…

— Я сказала. Это слишком опасно.

Гердис яростно, едва не до крови, прикусила губу. Каждый, кто решился хранить древнее Знание, познает это чувство — и скорее рано, чем поздно. Когда все надежды рассыпаются пеплом, и остается лишь рвать на голове волосы от бессильной злобы, а от отчаяния хочется свести счеты с жизнью. Впервые Гердис познала это чувство в двадцать лет, когда стражники под предводительством следователей Огненной Палаты «брали» ее учителей, а она наблюдала за ними из кустов — вот так же, как сегодня наблюдала арест Альваро. И слабым утешением стало то, что сама она припозднилась на рынке: приди она тогда минутой раньше, гореть бы ей с наставниками на костре.

— Но почему вы так боитесь? У вас есть что-то, вынесенное из Храма?

Ниаки-Ишкхи лишь горько усмехнулась.

— Не будь наивной, Увидевшая Свет. Катастрофа полностью уничтожила весь Старый город и большую часть Нового. Там и пожар был, и землетрясение. Храмовую гору снесло начисто, на ее месте образовался глубокий залив. Если какие подземелья не разрушило и не затопило — как думаешь, человек в силах до них добраться? И потом, не было там ни Великого, ни Малого изваяния. И то, и другое было в Храме, а там, сама понимаешь…

Гердис понимала. И все же было по-детски обидно. Она ведь была почти уверена, что по крайней мере некоторые Храмы сохранили часть своих святынь. А они, выходит, утратили и их, и священные книги? И теперь трясутся над крохами древних знаний, забыв, что, потерявши голову, по волосам не плачут…

Гердис изучающее смотрела на жрицу. Почему она не понимает очевидного? Где есть только прошлое — там нет будущего.

«А может, жрица лишь обманывает незнакомку?» — внезапно подумала Гердис. На месте жрицы и сама она была бы осторожна. Но вероятнее всего жрица даже не кривит душой: из Храма едва ли что-то удалось спасти. Разве что Дарящая Наслаждение Лалика могла — впрочем, и у нее не было времени…

— В таком случае, чего вы боитесь?

— Я отвечаю за общину. И за то немногое, что удалось спасти из Малых Храмов еще до падения Великого.

— То есть вы не рискуете ничем таким, что нельзя потерять? — в упор спросила Гердис. — Ничем, что не должно попасть в руки церковников?

— Мы храним знание. Все то, что знала старшая из уцелевших жриц, — повторила она. — И мы не хотим погибать ради каких-то незнакомцев. Приняв тебя, мы уже поставили на кон все. Нельзя жертвовать последними из верных.

Все верно. Еще недавно Гердис и сама так думала. Плетью обуха не перешибешь. Пусть там, во внешнем мире, гибнут люди, сгорают города, а победители стирают с лица земли святыни побежденных. Нельзя набирать сторонников в стране почитателей Церкви Единого — первый же неофит может стать предателем. Нельзя рискнуть, выбраться на поверхность и что-то противопоставить медленному угасанию, потому что тем самым попадет под удар вся община. Остается сидеть в катакомбах и глуши, веками копить обиду и тосковать о несбыточном. И все равно по крупицам терять все то, что хранят. Потому что можно не успеть передать дочерям все, что знаешь. Можно просто не оставить женского потомства. А можно все успеть — и все потерять: если молодая жрица попадется церковникам сразу после смерти наставников. В любом случае, сколько бы веревочке не виться, а конец может быть только один. Небытие.

Гердис сама с детства скиталась по трущобам и катакомбам, а когда приняла посвящение, научилась… нет, не просто страху за свою шкуру, а Страху. Страху сродни тому, какой испытывает канатоходец, видя, что канат впереди подожжен. А еще она видела, как хирела на глазах некогда многочисленная община, как каждое новое поколение хранителей древней Памяти получало меньше, чем предыдущее. Пройдет еще три, ну, может, пять поколений — и хранить станет нечего, да и некому. Где осталось только прошлое…