Последний король французов. Часть первая

«Роялисты оцепенели, орлеанисты изрыгали проклятия, многие головы воспламенились, слышались призывы к кровопролитию. Мирабо, Силлери, Александр де Ламет, Шарль де Ламет, Петион и Грегуар страшным голосом кричали: "Нации нужны жертвы!" Орлеанисты, находившиеся на балконе, тоже были охвачены этим опьянением, этой жаждой резни. На балконе запасных депутатов поднялся со своей скамьи Пюже-Барбантан и во весь голос закричал: "Выходит, эти господа снова хотят фонарей? Ну что ж, они их получат!" Супруга Шарля де Ламета, сидевшая рядом с ним, что-то сказала ему на ухо, и он возбужденным тоном повторил ей: "Но вы же прекрасно видите, сударыня, что эти господа снова хотят фонарей!" — "Это отвратительно, — воскликнули находившиеся там маркиз де Режкур и виконт де Богарне, — что кто-то осмеливается вести здесь подобные разговоры!" Герцог Шартрский и герцог де Монпансье, сыновья герцога Орлеанского, также сидели на этом балконе. Первый из них, услышав восклицание маркиза де Режкура и виконта де Богарне, сказал им, аплодируя: "Да, господа, да! Снова нужны фонари!»

То, что мы приводим здесь, вовсе не доказывает, что герцог Шартрский произносил слова, которые ему приписывают, но подтверждает, по крайней мере, что он был в тот день в Национальном собрании.

Правда, герцог Орлеанский в тот день был еще в Версале.

Но, как мы сказали, он был в Англии, когда 9 февраля 1790 года, облаченный в мундир национального гвардейца, герцог Шартрский вместе с двумя своими братьями явился в округ Сен-Рок и, отринув все дворянские титулы, какие шли вслед за его именем, поставил вместо них одно простое звание: «Гражданин Парижа».

Однажды какой-то журналист назвал народ жестоким зверем; придя в негодование, герцог Шартрский дал отповедь этому журналисту в газете Марата «Друг народа».

В газете Марата, что явно имело существенное значение…

Еще одно сильное желание владело этим юным революционером, который обнял своего брата герцога де Монпансье в тот день, когда Национальное собрание отменило право первородства.

— Я очень рад случившемуся, — сказал он, — и если бы даже Национальное собрание не сделало этого, то именно так все было бы улажено между нами.

Он хотел стать членом Якобинского клуба, но такой поступок был серьезным делом; его мать, достойная принцесса де Пентьевр, воспротивилась этому, пустив в ход всю свою власть.

Правда, обладала она не такой уж большой властью.

Раздираемый между двумя любовницами, г-жой де Бюффон и г-жой де Жанлис, герцог Орлеанский отдал одной свою любовь, а другой — свое влияние на дела.

Тем не менее это противодействие со стороны герцогини привело к тому, что пришлось дожидаться возвращения ее мужа, который после восьми месяцев изгнания был отозван из Англии и, вовремя вернувшись оттуда, успел появиться 14 июля 1790 года на Марсовом поле, на празднике Федерации.

Спустя несколько дней после его возвращения из Англии герцогиня Орлеанская написала мужу письмо, которое мы считаем достаточно важным для того, чтобы, нисколько не колеблясь, привести его полностью.[2]

Несмотря на это письмо, в котором супруга изъявляет смирение, а мать исторгает мольбу, герцог Шартрский вступил в Якобинский клуб.

Вот как сам юный принц рассказывает об этом вступлении в своем дневнике.

Мы забыли упомянуть, что по совету г-жи де Жанлис герцог Шартрский вел дневник, день за днем, начиная с 23 октября 1790 года и вплоть до 23 августа 1791 года, занося в него свои поступки, мысли и впечатления.

Этот дневник еще существует и находится сейчас перед нашими глазами.

Он был напечатан в 1800 году и перепечатан в 1831 году.

Обратимся к записи из этого дневника, относящейся к 23 октября 1790 года.