Последний король французов. Часть первая

«23 октября, — Я обедал в Монсо; на другой день, поскольку отец одобрил мое горячее желание вступить в Якобинский клуб, г-н де Силлери дал мне рекомендацию,

2 ноября, — Вчера я был принят в Якобинский клуб и мне громко рукоплескали…»

Но юному принцу было мало быть принятым в Якобинский клуб, он хотел, чтобы не делалось никакого различия между его испытательным сроком и испытательным сроком других членов Клуба; на протяжении целого месяца он исполнял обязанности придверного сторожа, то есть открывал и закрывал двери, впускал членов Клуба, выпроваживал посторонних, принуждал к молчанию смутьянов.

Но все это нисколько не убавило восторженности юного принца в отношении достославной ассамблеи, доказательством чего служит то, что, вступив в нее сам, он пожелал, чтобы туда вступил и его брат Монпансье. В его дневнике имеется запись, датированная 3 декабря:

«… Я потребовал, чтобы возрастной ценз для приема в Якобинский клуб был снижен с двадцати одного года до восемнадцати лет, но моя поправка была отвергнута. Тогда я заявил, что заинтересован в этой поправке, поскольку мой брат горячо желает вступить в Клуб, а нынешний ценз не позволяет ему сделать этого. Господин Колло д'Эрбуа ответил мне, что в отношении моего брата такое возрастное ограничение не имеет значения, ибо, когда в Клуб принимают людей с таким воспитанием, как наше, имеют дело с исключительным случаем; я поблагодарил его и удалился».

Не находите ли вы, что герцог Шартрский неплохо начал свою революционную карьеру, написав заметку для газеты Марата и поставив своего брата под покровительство Колло д’Эрбуа?

Марат — это еще можно понять, ибо в этом человеке была своего рода убежденность, убежденность стервятника или тигра.

Но Колло д’Эрбуа — этот скверный поэт, скверный лицедей, вечно пьяный краснобай, будущий лионский расстрельщик, будущий зачинщик проскрипций 1793 года!

Впрочем, якобинцы, которым в итоге предстояло отрубить голову отцу, всячески любезничали с сыном.

«3 ноября. — Сегодня утром я был в Национальном собрании, а вечером — в Якобинском клубе; меня избрали членом комитета представлений, то есть комитета, которому поручено изучать поступающие предложения.

9 ноября. — Сегодня вечером я был в Якобинском клубе, где меня назначили надзорщиком (это те, кто исполняет обязанности придверника)… Я узнал, что меня включили в комиссию, которой поручено представить Национальному собранию замысел, касающийся клятвы в Зале для игры в мяч».

На этом месте мы на время прекращаем приводить выдержки из дневника герцога Шартрского. Как можно видеть, там нельзя найти ничего примечательного, если не считать необычайно восторженного отношения к Революции и великой любви к якобинцам.

VII

Чтобы не делать герцога Шартрским бо́льшим якобинцем, чем он был на самом деле, поспешим сказать, что якобинцы 1791 года нисколько не похожи на якобинцев 93-го года.

Это совсем другие люди, у них совсем другие взгляды, и сияющая поверхность еще скрывает мрачные и страшные глубины.

Тем не менее уже проступает нечто, дающее сильный повод задуматься пытливым умам.

Основателем Якобинского клуба является Дюпор, человек мыслящий, наделенный твердым характером, склонный к умозрительным построениям и обладающий определенным революционным опытом. Прежде чем основать клуб, он собирал у себя дома, на улице Гран-Шантье возле Тампля, нескольких политиков, глубоко осведомленных, подобно ему, в действиях парламентской тайной службы и в хорошо разработанной организации бунтов, издавна устраиваемых судейским сословием и народом в пользу Парламента.

Мирабо и Сиейес однажды побывали у Дюпора. Выйдя от него, они в испуге переглянулись.

— Пещерный политик! — воскликнул Сиейес.

И они не захотели к нему возвращаться.

После Дюпора наибольшим влиянием в клубе пользовались Барнав и Александр Ламет.