Последний козырь

По мере того как ширился разговор о самом больном и насущном вопросе — о земле, Трахомов все больше накалялся. А когда журналист бойко выкрикнул лозунг, он резко повернулся к нему:

— Долой помещиков, говоришь, газетная мразь?

Журналист хотел было достойно ответить полковнику, с приличного расстояния, разумеется, но генерал понял, что без его вмешательства скандала не избежать, и громко сказал:

— Не стоит, господа, ссориться из-за того, что в действительности имеет место. Более того, этот приказ о земельном законе начинается словами главнокомандующего, которые, как известно, стали лозунгом борьбы. «Я призываю, — говорится в нем, — на помощь мне русский народ! Народу — земля и воля в устроении государства. Земле — волею народа поставленный хозяин!»

Трахомов сидел, низко опустив голову. Массивное тело напряглось, на щеках вздулись желваки. Он тихо сквозь зубы спросил:

— Народу — земля, говорите, и воля?.. — Полковник медленно поднял голову, молча оглядел всех, как смотрит человек, не совсем уверенный, туда ли он попал. — А хозяин земли волею народа поставленный? — Голос зловеще крепчал, взгляд наливался лютой злобой.

Предчувствуя взрыв, который может испортить вечер, генерал подошел к Трахомову и взял его под руку.

— Вдумайся в мои слова, Матвей Владимирович, — мягко сказал он. — Большевики отняли землю у помещиков и передали ее народу. Закон наш, — он сделал ударение на этом слове, — закрепляет землю за каждым отдельным крепким хозяином, который выкупает ее. То есть сохранен принцип частной собственности. Что касается помещичьего землевладения, то в казачьих областях его кот наплакал. А нам надо в борьбе с большевиками опираться на возможно более широкие массы казачества. Именно на Дон и Кубань нацелена эта реформа. И это, слава богу, поняли все.

За столом воцарилась напряженная тишина, взгляды всех сосредоточились на покрасневшем лице Трахомова.

Говорить он начал тихо, с усилием сдерживая клокочущий в груди гнев:

— Сотни верст я пробирался в Крым. Я пускал под откосы большевистские поезда, я поджигал стога и амбары, меня преследовала по пятам свора чекистов… За что?.. — Он оглядел сидящих за столом и вдруг истерично крикнул: — Мне не нужна Россия, где мою землю будет топтать холопский лапоть, а я должен ждать выкупные подачки! Не будет этого! Моя Россия — это моя собственная земля.

Генерал понял, что настало время использовать субординацию.

— Успокойтесь, Матвей Владимирович, — твердо сказал он. — Как вы не можете понять, что земельная реформа — это скорее политический лозунг, чем реальная мера. Речь идет о земле, которой помещики в настоящее время все равно не имеют. Важно заручиться поддержкой казачества, которое искони тяготеет к крепкому земельному хозяйству. А там, дай бог удачи, можно издать еще сотню законов. Будет власть — будет и земля.

Трахомов вдруг замер, как человек, который в темноте наткнулся на стену и, поняв, что прямо ходу нет, соображает, где лучше обойти: права или слева.

Чтобы разрядить обстановку, Елизавета Дмитриевна попросила Любомудрова завести граммофон.

— Давайте потанцуем. Приглашайте, Матвей Владимирович, Танечку к танцу. Ну же!

— Да-да, — подхватил Любомудров, — только музыка способна изменить настроение, сблизить и примирить.

Трахомов удивленно посмотрел на них.

— Прошу прощения, Елизавета Дмитриевна, — резко сказал он. — Нам следовало бы играть «Даргинский марш», а мы, видите ли, — танго, танго! Мы уже протанцевали Россию! До свидания, честь имею.

В зале воцарилось неловкое молчание. Первой тишину нарушила Елизавета Дмитриевна:

— Боже мой, как изменились люди, — глубоко вздохнула она. — Одни превратились в ужасных неврастеников, других охватила черная, как ночь, отрешенность. И все живут уже прошлым. Да-да, прошлым, потому что будущего нет, не-ет…

Елизавета Дмитриевна горестно покачала головой, губы ее дрогнули, глаза наполнились слезами.

— Не надо так изводить себя, Елизавета Дмитриевна. — Таня встала, подошла к генеральше и обняла ее за плечи.

— Да-да, конечно, милочка моя, не может же так продолжаться вечно… Лучше поиграйте нам немного.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

1

Военные самых разных мастей и рангов метались по коридорам управления, перехватывали на ходу нужных должностных лиц, толпились у дверей приемных и кабинетов. Не успел полковник Наумов закрыть за собой двери кабинета, как они тут же открылись, и на него, словно горный ветер, налетел знакомый уже интендант Терско-Астраханской бригады есаул Дариев.

— Агас цу, зыранг.[20] Ты меня выручил, я тебя не забыл. Помоги еще раз: автомобиль есть — бензина нет.

— Есаул Дариев? — вспомнил Павел Алексеевич. — Рад видеть вас. Садитесь.

— Понимаешь, конь движется на овсе, сене, траве… Автомобиль — только на бензине. Дай мне бензина, по-жалста. Хожу целый день, никто не дает. Один ты остался, вся надежда на тебя.

— Все, что угодно, только не бензин. Не обижайтесь, но чего не могу…

— Сволочи! Тыловые крысы!.. Стрелять вас, вешать!.. — вскочил Дариев, глаза его сверкали, голос клокотал.