Последний крик моды. Гиляровский и Ламанова

– Там было кое-что схожее. Юношу сначала оглушили ударом по голове, а потом подвесили на балке, инсценируя самоубийство.

– Вот как?.. – задумчиво промолвил Архипов, взявшись за подбородок. – Но это может быть совпадением.

– Может. Тем более что убийца в Палашевском ничего не взял. Впрочем, там и брать было нечего.

– Однако вы это совпадением не считаете. Почему? Я подумал, что придется еще немного приоткрыть карты, тем более что рассказ Ани все равно был запротоколирован.

– Потому что этот убитый одет в платье. Потому что он – мужеложец. Поднимите записи следователя, который вел то дело. Вы и сами все поймете.

– Спасибо, – сказал Архипов. – Хотя вы мне ничего подробно и не рассказываете, однако хоть за такую подсказку спасибо.

Мне было достаточно того, что я увидел. Архипов не хотел меня отпускать, пока не возьмет своего обычного обещания – в случае если я нападу на след убийцы, я должен сообщить ему. Такое обещание я дал и спустился на улицу, где меня поджидал мой новый личный извозчик. Сев в пролетку, я приказал везти меня на Большую Дмитровку, 23, к ателье Ламановой. И всю дорогу думал – этот покойник появился неспроста.

Я был совершенно прав. К сожалению.

8 Маленький карманник

– Владимир Алексеевич, – с тихой тревогой сказала Надежда Петровна, как только я появился в ее кабинете за гостиной, куда меня провела уже знакомая девушка. – Беда!

И она положила передо мной листок бумаги.

– Снова письмо? – спросил я.

– Читайте.

Я крякнул и стал читать. Тон написанного изменился.

«Набитая дура! Ты не ответила мне. Думаешь, я шутки с тобой шутить собираюсь? Вечером ты получишь мой первый привет – читай газеты. А именно криминальную хронику. И не вздумай больше ломаться! В шесть вечера у твоей двери опять будет мальчишка. Передашь ему письмо с согласием выплатить двадцать тысяч. И завтра получишь указания, куда их отнести. Не впутывай полицию или пожалеешь, несчастная курица!»

– Владимир Алексеевич, – сказала бедная Ламанова. – Вы же репортер. Что такого может быть в вечерних газетах?

– Кажется, знаю, – ответил я. – На Петровке в квартире нашли мертвого мужчину. Он был одет в ваше платье. – Это точные сведения?

– Точнее некуда. Я сам там был. Только насчет репортеров – это враки. Не будет ничего в вечерних газетах. Следствие ведет один мой знакомый – он журналистов к делу ни за что не подпустит.

– Ах, беда! Я читала-читала и совершенно запуталась! Уж, казалось бы, строк немного, а все не пойму, что делать теперь?

– Собираетесь платить? Ламанова вскинулась:

– Платить? Ни за что! Впрочем, – она тут же поникла, – если не заплатить, он, мерзавец, действительно может опубликовать гадость в какой-нибудь газетенке. Тут у нее в глазах засветилась надежда:

– Владимир Алексеевич! Вы же всех газетных издателей знаете! Прошу вас, поговорите с ними, чтобы они не печатали этого. Вас они послушают! Надежда Петровна совсем расстроилась – она была похожа на механизм, который до сих пор работал совершенно четко, отточенно и мягко, но вдруг сломалась какая-то шестеренка, и механизм пошел вразнос – плюясь пружинками и болтами, раскачиваясь из стороны в сторону, совершенно ни к чему больше не пригодный. Мне стало так жаль эту прекрасную милую женщину, что захотелось тут же куда-нибудь рвануть, кого-то ударить, потребовать, защитить ее от этой совершенно неожиданной гадости.

– Да и не могу я заплатить – даже денег Станиславского у меня осталось… Утром отослала за ткани уплатить. В конце концов, подумал я, если Ламанову шантажируют, шантажируют совершенно бессовестно, то и мы вправе быть бессовестными.

– Вот что, – сказал я. – Напишите письмо, что вы согласны уплатить двадцать тысяч. Но сами передавать деньги боитесь и потому за вас деньги буду передавать я.

Ламанова нахмурилась.

– Я же говорю – у меня нет денег. А если и были бы – все равно я бы их не отдала.

– Надежда Петровна, милая моя, – сказал я как можно мягче. – Вы попали сейчас в совершенно патовую ситуацию. Денег у вас нет, но не отдать вы их тоже не можете. Значит, нужно отдать. Но… не деньги!

– А что же? – удивленно спросила Ламанова.

– «Куклу».

– Какую куклу? Вы шутите, Владимир Алексеевич? Я не совсем понимаю вашего веселья. Да вы просто сошли с ума! И что мне теперь делать? Единственный человек, на которого я могу сейчас положиться, сошел с ума!

– Надежда Петровна! – повысил я слегка голос. – Погодите! «Куклой» на воровском жаргоне называют пачку резаной бумаги – да хоть газет. Их режут по размерам денежной купюры. Сверху и снизу прикладывают настоящие купюры. Так что кажется, будто ты держишь в руках пачку ассигнаций. А на самом деле красная цена им – почти никакая. – А зачем?