Последний лист

Если судить по предварительному наброску, сделанному пред её сотворением, мисс Лисон не была предназначена для жизни под крышей. Она отличалась весёлым характером, и голова у неё была полна всяких трогательных причудливых фантазий. Как-то раз она разрешила мистеру Скиддеру прочесть ей три действия из его великой (неизданной) комедии.

Каждый раз, когда мисс Лисон была свободна и могла посидеть часика два на крыльце, среди жильцов мужского пола поднималось ликование. Зато мисс Лонгнекер, высокая блондинка, которая преподавала в школе и отвечала: «Скажите пожалуйста!» – на всё, что бы ей ни говорили, фыркала, сидя на верхней ступеньке. А мисс Дорн, которая каждое воскресенье ездила в Кони-Айленд стрелять уток в тире, а в остальные дни служила приказчицей в магазине, фыркала, сидя на нижней ступеньке. Мисс Лисон же садилась на среднюю, и мужчины тотчас же собирались вокруг неё.

В особенности мистер Скиддер, который мысленно отвёл ей заглавную роль в действительной, весьма романтической (невысказанной) драме из частной жизни. И в особенности мистер Хувер, сорока пяти лет, толстый, краснощёкий и глупый. И в особенности совсем юный мистер Ивенс, начинавший раздирающе кашлять в надежде, что она будет просить его, чтобы он бросил курить. Мужчины единогласно объявили, что она «самая весёлая и занятная из всех», но фырканье на верхней и нижней ступеньках неумолимо продолжалось.

Я прошу приостановить действие драмы, пока хор, приблизившись к рампе, оплакивает тучность мистера Хувера. Настройте свирель на грустный лад, который говорил бы о трагедии ожирения, о проклятии полноты, о бедствии, называемом тучностью. Будь Фальстаф не так толст, он, быть может, изливал бы целые тонны романтизма там, где Ромео пробавлялся жалкими унциями, хотя у него можно было пересчитать все рёбра. Влюблённый может вздыхать, но задыхаться ему не полагается. Толстяк – достояние Момуса. Напрасно бьётся горячее сердце над талией в пятьдесят два дюйма. Назад, Хувер! Хувер сорока пяти лет, краснощёкий и глупый имеет шансы покорить саму Елену Прекрасную, но Хувер сорока пяти лет, краснощёкий, глупый и толстый – человек пропащий. Нет, Хувер, тебе не на что надеяться.

Как-то раз в летний вечер, когда жильцы миссис Паркер беседовали таким образом на крыльце, мисс Лисон взглянула на небо и воскликнула своим обычным радостным голосом:

– Смотрите! А вот и «Билли Джексон»! Я его отсюда вижу.

Все начали глядеть вверх, кто на небо, кто на окна небоскрёбов, кто – отыскивая аэроплан, управляемый упомянутым Вильямом Джексоном.

– Это вон та звёздочка, – объяснила мисс Лисон, указывая на неё крошечным пальчиком. – Не та большая, мерцающая, а другая, рядом, которая горит ровным голубым светом. Я вижу её каждый вечер из моего люка. Я прозвала её «Билли Джексон».

– Скажите пожалуйста! – воскликнула мисс Лонгнекер. – Я не знала, что вы занимаетесь астрономией, мисс Лисон.

– О да, – ответил маленький звездочёт. – Я не хуже любого астронома знаю, какие рукава будут носить будущей осенью на Марсе.

– Скажите пожалуйста! – объявила мисс Лонгнекер. – Звезда, о которой вы говорите, – гамма в созвездии Кассиопея. Это звезда почти второй величины; параллакс её…

– О! – сказал совсем юный мистер Ивенс. – По-моему, «Билли Джексон» звучит гораздо лучше.

– По-моему, тоже, – сказал мистер Хувер, тяжело дыша и как бы кидая вызов мисс Лонгнекер.

– Интересно, падающая ли это звезда или нет и куда она попадёт, когда упадёт? – заметила мисс Дорн. – А я в воскресенье попала в девять уток и в одного кролика из десяти в тире на Кони.

– Отсюда «Билли» не так красив, – сказала мисс Лисон. – Вы бы посмотрели на него из моей комнатки. Ведь, вы знаете, можно видеть звёзды даже днём, если глядеть из глубокого колодца. А ночью моя комнатка совсем напоминает шахту в угольных копях, и от этого Билли кажется большой бриллиантовой булавкой, которой ночь зашпиливает своё кимоно.

Вскоре после того настало время, когда мисс Лисон уже больше не приносила домой для переписки внушительных кип бумаг. И по утрам она уходила не на службу, а бродила из конторы в контору, и сердце у неё понемногу падало; оно таяло, точно лёд, когда отказы, передаваемые дерзкими мальчишками-рассыльными, словно поливали её холодной водой. И так продолжалось неизменно.

Настал вечер, когда она устало поднялась по лестнице миссис Паркер; в этот час она обычно возвращалась из ресторана. Но на этот раз она не обедала.