Последний побег

Он поставил лошадь в конюшню, повесил сбрую, зашел к Славе и сел за деревянный стол.

— Я на всякий случай написал тебе адреса, по которым ты меня сможешь найти на гражданке, — протянул тот листок бумаги, на котором Григорий насчитал с десяток городов вокруг Москвы и, конечно, саму столицу.

— Может быть, попробуешь папиросу, — пододвинул зэк пачку «Беломора», — потом всю жизнь благодарить будешь…

— Да-да, — усмехнулся Григорий, — и обязательно отблагодарю, если найду…

Он осторожно достал папиросу, сжал двумя пальцами конец бумажного мундштука, как это делал отец, сжал еще раз — перпендикулярно к концу, и еще раз — параллельно, чтобы можно было держать папироску с блатным понтом, между пальчиками, на отлете.

— И это самое правильное, что ты сделал в армии, — вскинул указательный палец Слава — и тут же зажег спичку: — Втягивай тихонечко, не торопись, чтобы сначала табачок засветился, потом набери дым в рот, осторожно сделай первую затяжку, маленькую, но до самых легких… Это глоток свободы! Ты запомнишь его на всю жизнь — и будешь благодарить меня, как самого Бога.

Удивительно, но Григорий почувствовал, что у него получилось: он сделал так, как говорил вор, и у него получилось. Он запомнил, что свобода на вкус — сладкая и горькая, крепкая и пьянящая.

— Ну вот, ты стал настоящим мужиком, — довольно констатировал Дмитриченко.

По пепельной коже воровского лица можно было догадаться, что он мужчиной стал лет в десять.

— Я хочу стать свободным мужиком, — уточнил Гараев и сделал третью затяжку, более объемную и глубокую, — я решил больше ничего не бояться…

Через десять секунд голова его закружилась — и он испугался, что сейчас упадет, ударится виском о ребро столешницы.

— Для начала хватит, — поддержал его Слава и взял не-докуренную папироску.

Зэк стоя сделал два коротких и резких глотка дыма, сел на место, на дощатую лавку у стены, и не спеша стал кончать папиросинку, наблюдая за призывником свободы, слегка побледневшим от ее безграничности.

На следующий день Гараев сидел на завалинке склада с зоновским поваром Борисом в ожидании кладовщицы.

— Если не секрет, за что отбываете? — очень осторожно спросил он у вечно молчаливого еврея.

— Да не секрет, — ответил тот, глядя перед собой, — от-секретничал я свое… Жену убил.

Борис отрешенно смотрел перед собой — так, как будто каждый день отвечал на этот вопрос, каждый день произносил ответ, и ничего не мог добавить к нему, хотя хотелось — как и сегодня.

— Не могу переносить пьющих женщин, — попытался он объяснить что-то молодому солдату, — сильно пьющих…

— Понятно, — кивнул головой Гараев, делая взрослый вид, что понял.

Борис покачал головой — что может понять этот молоденький солдат? Зэк не стал развивать свою мысль.

Вокруг стояла такая весна, что было невозможно углубиться в чью-либо печаль или заботу, хотя, конечно, жалко этого молчаливого дядьку, отбывающего срок за убийство жены, которая стала ему ненавистна.

У ворот роты Григорий встретил ефрейтора Нифонтова, выходившего с территории городка.

— Был у тебя на кухне, — приветствовал санинструктор повара, — все проверил — полный порядок, чистота…

— Ты кстати, — ответил Григорий, — я сейчас кусок мяса перебрасывал на телегу — костью зацепил, вот — ладонь распорол…

— Покажи, — притянул к себе его руку Сашка, — фигня, залежи ранку языком, а потом пойдем ко мне, в штаб батальона — я ее обработаю и перевяжу.

Гараев быстро разгрузил телегу, и они поехали в штаб батальона. В медпункте, где ефрейтор был главным и единственным, он быстро промыл ранку марганцовкой, прижег йодом и наложил с пластырем какую-то мазь.

— Больно? — спросил он весело.

— Немного, — кивнул Гараев.

— Хочешь таблеточку от боли? — подмигнул ефрейтор.

— Ну, давай одну, — тут же согласился повар.

Сашка подошел к сейфу, вставил ключ, открыл металлическую дверь, выщелкнул таблетку из какой-то упаковки. Григорий запил ее водой, откинулся на табуретке к стене, посидел с минуту.

— Не действует, — констатировал он.

Фельдшер рассмеялся и дал еще одну — Григорий выпил.

— Смотри, осторожней, — с улыбкой предупредил его Сашка, таблеточки с кодеинчиком, легким наркотиком, забалдеешь…

— Ты что, серьезно?

— Конечно, — опять улыбнулся ефрейтор.

— Тогда дай еще одну, а то боль нестерпимая! Я уже ничего не боюсь…

— Не ври, — засмеялся Сашка, но третью таблетку дал.

— Боль прошла, — снова констатировал Григорий, — но кайф еще не наступил… Может быть, они дефектные какие-нибудь. Дай еще одну — и я поеду на конюшню.

Сашка покачал головой и дал еще одну таблетку. Григо-рий смотрел на него и думал, как этот парнишка в пятнадцать лет решился пойти учиться на фельдшера-акушера. Думал и чувствовал, что ответ находится за пределами его разума.

Он поблагодарил санинструктора за содействие, отдельно — за сочувствие, и поехал на конюшню. Дмитриченко не было — он, видимо, развозил в своей цистерне на телеге воду для белых офицерских бань и кухонь, где жарилось оленье мясо.