Последний побег

Гараев подозвал из дежурного наряда молодого воина и попросил его сбегать на конюшню с запиской для Славы Дмитриченко. На все про все ушло часа два. И уже было четверть девятого, когда Григорий появился на конюшне. Помещения были закрыты на замок. Он понял: зона — не казарма, там за забор не сбегаешь, а если да — то статья 188, до трех лет.

Пересек двор, прошелся до конюшни, дернул закрытые ворота, пошел обратно — к воротам… И в это время раздался тихий, короткий и чистый свист. Гараев развернулся и увидел, как из-за ствола черемухи, стоявшей у забора, появилась черная фигура бесконвойника. Он не торопясь шел к Гараеву, насмешливо глядя ему в глаза.

— Что, думал — все, не попрощаемся с тобой? — проговорил он, подходя к Григорию с протянутой для пожатия рукой.

Они сели на чурки у входа в помещение, лицом друг к другу.

— Тебе передали записку?

— Да, прибежал солдатик вовремя — я еще успел придумать срочную работу, позвонил на жилую…

— Что придумал?

— Сказал, что командиру вашей роты надо воды навозить — для баньки, для его белой баньки.

— А если проверят?

— А я навозил… Правда, он сказал, чтобы завтра, но завтра я попросил прийти ветеринара к одной лошадке, а ветеринар с утра будет в поселке Сосновый, когда вернется — неизвестно, придется ждать в течение всего дня…

— Нуты жук, — покачал головой Гараев, — и все для того, чтобы пожать мне на прощание руку…

— Не только, — ответил конюх, — есть еще одна цель: человеческий облик не потерять здесь, не оскотиниться. Я давно понял, что жизнь может размазать человека, как таракана сапогом. А я собираюсь долго жить — и жить иначе. Воровать не буду, но и служить никому не стану. Пусть менты сами себе воду возят. Поедешь домой?

— Да, сначала домой, поживу там месяц, а потом поеду поступать в университет…

— Счастливый ты человек, смотри, не забывай меня, будет возможность — напиши письмецо, расскажи, какая она там жизнь. Я уже начинаю забывать свободу, хотя там — тоже тюрьма, более просторная, но тоже с режимом.

Весеннее тленье земли, запах навоза и дымка от поселковых бань, от дыма той папироски, которую закурил Слава, а главное — благоухание свободы — вот оно, счастье! О какой такой тюрьме он твердит? Свобода…

— Закуришь? — с легкой усмешкой спросил конюх.

— Не буду, — покачал головой Григорий, — перекурил за казармой, шесть штук подряд… Да, кстати, ты у меня ни разу ничего не попросил… Возьми, попьешь, вспомнишь меня…

Гараев протянул Дмитриченко плиту грузинского чая, которую успел купить по дороге в поселковом магазине.

— Спасибо, дружище, — ответил конюх, — я думаю, что когда-нибудь мы обязательно с тобой встретимся, хоть через пятьдесят лет, но на свободе.

Он встал, Григорий — за ним, пожали руки, обнялись… Зэк не скрывал печали и зависти.

— Только не забудь… — сказал он и подтолкнул Гараева в плечо.

Ночью Григорий, конечно, не спал. В три часа они зашли в казарму, включили свет и заорали:

— Рота, подъем! Подъем, рота!

Народ поднимался в постели на локтях, жмурился, улыбался… Дембеля обходили всех и каждому давали по глотку чифира. Прощались. Гараев увидел, что Ищенко лежит головой вниз — видимо, не спит. Он постоял около него, глядя в узкий затылок бывшего друга, и пошел дальше.

Потом дембеля сидели в курилке, ждали свое время. И вдруг на трапе появился замполит Родионов. «Странно, он сегодня не ответственный по роте», — удивился Гараев. Лейтенант подошел к ним, сел, закинул ногу на ногу.

— Вот, ребята, пришел попрощаться с вами…

Они медленно шли в утреннем тумане в сторону станции, по шпалам железной дороги. Замполит разговаривал с Гараевым, осторожно замедляя шаг, чтобы отстать от остальных, торопившихся на станцию. И сам Гараев чувствовал себя человеком, уходящим в последний побег.

— Куда пойдешь учиться?

— В университет, товарищ лейтенант, на исторический факультет.

— Правильно, — качнул головой офицер, — это тебе подойдет… А чем хотел бы заниматься после окончания?

— Есть мечта — археологические раскопки… Надеюсь отыскать свою Трою.

— Считай, что ты ее уже нашел, — улыбнулся замполит.

— В каком смысле? — удивился солдат.

— Когда-нибудь поймешь — в каком, — ответил лейтенант, — поймешь — и вспомнишь мои слова. А кстати, ты не знаешь, кто доложил командиру роты, что у тебя на кухне осталась водка?

— Разве кто-то докладывал ему об этом? — остановился Григорий и поднял голову, чтобы посмотреть в глаза лейтенанту.

До Гараева только что дошло, что кто-то «докладывал» командиру — в ту ночь или в то утро, когда он выносил из кухни бутылку.

— Да-да, Гараев, ты правильно догадался — это твой лучший ташкентский кореш Ищенко. В ту ночь он пил вместе с сержантом Вострокнутовым и подговорил его отнести остаток водки тебе, а сам тут же доложил об этом дежурному офицеру, прапорщику Цыпочкину, который и приходил к тебе ночью, чтобы застукать выпившим. Вострокнутов об этом не знал. Ничего они не сделали бы тебе за это, но на крючке бы ты повис… Понимаешь?

— Ну и систему вы создали, — покачал головой Гараев, — она же вас и погубит когда-нибудь…

— Не погубит — мы будем долго управлять миром…

— Греки тоже так думали.