Последний побег

Григорий шел в роту — с расстегнутым крючком формы, с двумя верхними пуговицами бушлата, расстегнутыми тоже. Он шел, кажется, начиная ощущать, что таблетки были не дефектными.

Светило яркое апрельское солнце, он скользил сапогами по немыслимой грязи, и самого его все более и более развозило. За какие-то пять минут он понял, что опасно пьян. Но еще было весело — может быть, не от кодеинчика, а от предчувствия свободы, ее весеннего воздуха? Так подумал Гараев. И вдруг увидел, что навстречу уверенной походкой советского воина-победителя по высокому дощатому тротуару, который здесь называют «трапом», идет старшина Цыпочкин. А он так не подумает! Он подумает правильно… Ага, тротуар неожиданно кончился… Цыпоч-кин — резидент мирового империализма в Краслаге, выпускник школы прапорщиков, козел в начищенных яловых сапогах, осторожно ступающий по краю поселковой улицы. Видно было, что Цыпочкин заметил Гараева и остановился, пристально вглядываясь в своего подчиненного. И действительно — было во что вглядываться, было…

— А ну иди сюда! — крикнул ему прапорщик голосом, который много чего обещал, только не дембель.

Гараев подходил, стараясь делать это если не строевым шагом, то хотя бы приличным, твердым, солидным — «дедушка» ведь уже.

— Куда идешь, Гараев? — спросил Цыпочкин, заглядывая в глаза солдата.

— В роту, лошадь отвел на конюшню — иду в роту…

— Что с тобой? — не выдержал старшина. — Ты, что ли пьяный?

— Вы же знаете, — нагло улыбнулся Гараев, — что я не пью, а закуски для людей мне не жалко…

— Ты поговори у меня еще, побаклань, — посуровел старшина, — а ну дыхни сюда, быстро!

Какие проблемы — Гараев дыхнул, два раза, хотел третий, но Цыпочкин его остановил:

— Хватит, — отстранил он повара, — ничего нет, но такое ощущение, будто ты пьяный…

— Неверное ощущение, товарищ прапорщик, я не пьяный, а больной — распорол руку костью, когда мясо грузил, температура поднялась…

— Тебе надо к санинструктору, — сказал прапор, — вдруг у тебя заражение крови!

«Заботливый какой, — с усмешкой подумал Григорий, — интересно, если топор рассекает лобную кость с мозгом, заражение бывает?»

— Уже был у в медпункте, — ответил он, — рану прочистили, промыли, обработали, перевязали!

Гараев показал старшине руку, изображая лицом библейское страдание.

— Сейчас немного лучше, но надо отдохнуть перед сменой.

— Ладно, — согласился прапорщик, — иди отдыхай, часа два у тебя еще есть. Да застегни бушлат.

Григорий, довольный собой необыкновенно, пошел дальше. Он уже понял: обмануть старшину, старшего лейтенанта и министра МВД — святое дело, там зачтется, на свободе.

Но до нее еще было время, до свободы, а здесь с каждым часом становилось все хуже и хуже — его мутило, тошнило, рвало. Он успел более или менее нормально приготовить бульон и нажарить рыбы, но на рисовую кашу сил уже не хватило. Он попросил у Юрки, бывшего дежурным по роте, одного дневального, чтобы тот мешал варево в котле, а сам упал на бушлат за печку — и чуть не умер там, в огненных адовых муках.

Утром он с трудом накормил роту и рухнул в постель, как в будущее — с мечтой проснуться на вагонной полке.

После обеда пришел на кухню, бледный от пережитого. Елена Александровна поставила перед ним кашу с гуляшом.

— Поешь, Гриша, я из дому принесла бутылку растительного масла, ну что это за раскладка такая — ни капли постного масла. Разве можно так кормить ребят — они такие маленькие, что еще растут, — приговаривала она, хлопоча у плиты, — мальчики должны есть как воины — мясо, овощи, фрукты, чтобы быть сильными, а они все худые, прыщавые, больные…

— Ну, не все, — тихо возразил Григорий.

— Конечно, не все, — согласилась Елена Александровна, — те, которые кусок у своих отнимают, лучше выглядят…

Чем больше Гараев стоялу плиты, тем меньше ему хотелось есть. Обычно к утру от груды серого вареного мяса, которое он разрезал ножом на куски для первого, воротило. Организм отторгал настырный запах, не принимал его. Ну да, а сегодня — в особенности. Гараев просто заставил себя пообедать.

Вышел на улицу и с полчаса посидел на крыльце, на солнышке — господи, как хорошо, когда тебя никто не колышет.

— Тебя Цыпочкин искал! — крикнул, медленно проходя по трапу, Колька Кин.

«Недолго музыка играла… С чего бы это? — забеспокоился Гараев. — Может быть, узнал про таблетки, ночную рвоту? Это невозможно, если сам Нифонтов не скажет, а он этого никогда не сделает. Кто себя под монастырь подводить будет?»

Гараев зашел в казарму — прапорщика не было, зашел в канцелярию роты — пусто: столы, несгораемый шкаф, рация. Только собирался выйти, как дверь распахнулась — и появился Иван Рачев.

— Ты что здесь делаешь?

— Шифровку передаю в центр, — усмехнулся Гараев, кивнув на рацию.

Но тут он заметил, что лицо сержанта приняло опасное выражение, напоминавшее воинский долг. «Господи, что с человеком делает форма! Сними ее — и все: не гладиатор, не спартанец, не преторианец, а просто автослесарь Ванька Рачев…»

— Тебя почему не было на утреннем построении взвода? — сурово спросил сержант, не двигаясь с места.

— Ты же знаешь, Ваня, я спал после ночной смены.