Последний подарок Потемкина

– Ах, всё ж таки революции, – пасмурно проговорил Потёмкин, – значит, докатилась и до России зараза французская… Ну что же, это было вполне предсказуемо, хотя и не непредотвратимо. А ведь говорил я Матушке, давить надо монстра республиканского, давить ещё в зародыше, а не с Вольтером любезничать, ибо республиканизм есть «болезнь разума» французская – хуже сифилиса! Вместе с австрияками навалились бы тогда, глядишь, и задавили бы!

Казалось, что известие о революции хотя и озадачило князя, но также каким-то странным образом примирило его с забывчивостью потомков по поводу его персоны…

– Постой, так кто же вами правит? – с живостью спросил он.

– Правительство правит и сам народ, – со сдержанной гордостью отвечал Сенька.

– Погоди, народ – это ведь чадо неразумное, дитя малое, не может он сам править… Ты же ученый отрок… вон про Ганнибала, про Карфаген знаешь… Ты же понимаешь, что правителей надо готовить, тренировать… ну, как военных… Так ведь всегда было… Ну-ка, расскажи мне ещё про правительство ваше!

Тут Сенька стал торопливо объяснять Светлейшему принципы советского общества. Очень складно и, как ему казалось, убедительно. Слава богу, поднатаскали. Ещё с октябрятского возраста. Закончил он цитатой:

– У нас и кухарка сможет управлять государством! – и со значением посмотрел на Светлейшего.

Тот же зашелся в приступе гомерического хохота. Хлопая себя по огромным ляжкам, он всхлипывал:

– Кухарка… твою маму! Так это ж тогда и будет «кухаркино царство»! – И, вытерев слезы, добавил: – Ты же историю учил… Демос – это ведь вроде толпы по-гречески, а толпа не может управлять. Лидер нужен. Необходим! Ты ведь знаешь, надеюсь, что демократия, в афинской Элладе рожденная, так же и распалась через пятьдесят лет. Не выдержала испытания недемократической Спартой…

– А вот Советский Союз!.. – и, встретив непонимающий взгляд Потёмкина, он поправился, – ну, Советская Россия… вот уже двадцать четыре года как процветает, и если бы не вероломное нападение немцев…

– Кто напал? – перебил его Потёмкин, – неужто пруссаки?

– Фашисты, гитлеровская Германия…

Видно было, что Светлейший не въезжает. В этот момент Макарий повторил попытку привлечь его внимание.

– Ваша Светлость! – взмолился он, – так что же с кожаным человеком-то делать? Он по-русски ни бельмеса! – Погоди, – царственным жестом Светлейший поднял длань, останавливая его словесный поток.

– Не буду лукавить, – величественно обратился он к Сеньке, – сам видишь, многое в разговоре нашем превышает мое разумение. Вижу, что не зубовский ты шпион, и это хорошо, но кто ты на самом деле, признаюсь, понять не могу…

И это плохо… Видать, придется «нечистую силу» звать для разгадки сия мистерии. Подозвав Макария, он сказал:

– Вели Петру Ефимычу немедля отправить гайдуков за ижорской нойдой, что на Боровом тракте обитает-ся. Да пусть они по Лиговскому каналу едут, лед сейчас крепкий, так оно быстрее будет. Пусть скажут ей, что Потёмкин сильно кличет.

– А ежели заартачится нойда? Ежели не пойдет?

– Пусть скажут: Потёмкин грозится сосны попалить. Она поймет…

Встретив вопросительный и слегка испуганный Сенькин взгляд, пояснил ему: – Нойда – это ведьма моя, но ты не боись, она не злая…

– Ваша Светлость! – нудил Макарий, – ну, дык, что с человеком-то кожаным делать?

– Кожаный, говоришь, человек… интересно… Человек божий – обшит кожей. Ну, что ж, пойдем разбираться. И, бормоча себе под нос, – Вечер-то, похоже, обещает быть не скучным! Черт-те што… Люди кожаные, колдуны малолетние, – двинулся было к двери, но на полпути вернулся. Взял крепко Сеньку за пенный от лодыгинского мыла подбородок. Посмотрел прямо в глаза. Сказал задумчиво: – Ну-с, будем и с тобой разбираться, маленький колдун Симеонище! Видя, как тот болезненно поморщился, ибо недавнее объятье потёмкинской десницы не прошло для его шеи бесследно, добавил виновато, – а за удушение извини великодушно. Был не прав! И, небрежно отколов от лацкана внушительных размеров золотую брошь, протянул ее Сеньке. – На вот тебе цацку в подарок за пережитые страдания.

Это была работа знаменитого Луи-Давида Дюваля, придворного ювелира императрицы. Сделанная из красноватого червонного золота, композиция являла собой весьма странную и неприятную сцену: огромный крокодил вцепился зубастой пастью в утлую лодчонку, посредине которой, широко расставив ноги и в ужасе воздев руки, разверзнув рот и выпучив глаза, стоял негритенок в набедренной повязке. Лицо и тело его были отделаны черной эмалью. Глаза негритенка, вернее, белки закатившихся от страха под веки глаз, были две розовые, с синеватой радужной оболочкой, безупречной формы жемчужинки, покрытые алмазной крошкой. Крокодильи же глаза, горящие голодным зеленым огнем, были изготовлены из небольших, но изысканного оттенка, каплевидных колумбийских изумрудов. Страшная пара, соединяясь в районе лодочного носа и плавно переходя друг в друга, производила довольно зловещее впечатление.