Последний подарок Потемкина

– Это не змеи, цар Пьеетер, – на неожиданно хорошем русском языке сказала девушка, – это раковины морские – каури. Они и вправду на змеиные головы похожи, потому мы их и называем ужовками. Но это не змеи, просто раковины…

Пётр недоверчиво хмыкнул. Ткнул пальцем в пряжку, что скрепляла ворот рубахи: – А это что у тебя за камень, такой красный, на украшении? Никогда не видал такого.

– Этот камень мы зовем «лопарская кровь», цар Пьеетер.

– Камень чудной, а имя ещё чуднее…

– Так, цар Пьеетер… Это давно было. Саамы, лопари в тундре да в Хибинах жили, оленей пасли. Пришли викинги в тундру лопь завоевывать. Лопари драться не хотели, но деться некуда. Пришлось. Тут стали викинги лопь мечами крошить. Вся тундра стала лопарской кровью забрызгана. Все горы. Все Хибины. Капли крови лопарской застыли и превратились в красный камень самоцветный. Это легенда такая.

– Красиво, – сказал император.

Непонятно только, про что сказал. Про камень или про легенду.

– Хочешь, возьми, – протянула она ему пряжку, – талисман тебе будет. От злых духов оборонять тебя будет.

Посмотрел император на пряжку. Посмотрел на ижорскую девушку. Тяжело так посмотрел. В упор. Раздул было ноздри короткого носа. Но вдруг смягчился. Внезапно порадовал его глаз вид северной молодости, свежей, как майский день. Хоть и непривычной – чухонской, чужой…

– Негоже русскому царю от нечистой силы амулетами языческими обороняться, – проворчал он. И отвел руку, протянувшую ему пряжку.

– С нами сила Господня! – он размашисто перекрестился, – вот мой амулет! За заботу спасибо, однако ж. На вот тебе…

И вынул из кармана тяжелую золотую монету. Это был двойной червонец прошлогодней чеканки.

– Это тебе от меня, на счастье… Считай, тоже талисман…

И, вбивая ботфорты в болотистую землю, зашагал вдоль берега, командуя на ходу:

– Сосны все срубить. Раскоряку чухонскую распилить на дрова и сжечь в кухнях солдатских. Остальные рубить в бревна. Шестигранной рубкой. Как шведы. На месте капища дом строить. На шведский манер. Чтоб окна широкие. Да две разновеликие комнаты. Резиденция моя будет. Здесь, здесь и здесь казармы возводить будем. Здесь и здесь – причалы. Понтонный мост навести через протоку, из плотов. Пока все.

Солнце внезапно зашло за тучи. Вода в Неве сразу же недобро потемнела. Пётр, хмуро глядя на простирающееся перед ним серое воздушное пространство плавно переходящее в пространство водное, сказал мрачно:

– Мне Марти рассказывал, что Янисаари-остров раньше Тойфель-хольм назывался. «Чертов остров» – так они, шведы, его прозвали, после того как затопило остров этот вместе со всеми жителями. А сначала Люстхольмом звали, «Веселым островом»…

Развернулся резко и зашагал назад, к лодке-верейке, минуя молчаливую и растерянную толпу ижорцев. Проходя мимо девушки, перекрестил ее и бросил на ходу:

– Храни тебя Господь!

И двинулся было дальше, но через два шага остановился, и чуть повернув голову, добавил:

– И вот что. Не колдуй больше. Лучше замуж выходи. Да не за чухонца белоглазого, а за русского… Вон у меня богатырей сколько… детишков нарожай! Слышишь?

Она молча кивнула и стала внимательно рассматривать монету. На одной стороне был выбит профиль Петра в лавровом венке. На другой – орел двуглавый и надпись: ВСЕЯ РОССИИ САМОДЕРЖЕЦ. А по краю монеты с обеих сторон – выпуклый точечный ободок. Губы ее беззвучно прошептали:

– Чтоб ты сдох, кошачья голова. Суурэ, киссан пеа… Чтоб у тебя почки отсохли…

И начертила пальцем в воздухе два знака. Две двойки. Два и два… Прямо на спине уходящего императора…

– Ну, что, колдуны мои милые, шепчетесь? – вскричал Светлейший, неожиданно подкравшийся откуда-то из темноты, напугав их обоих.

– Тфу на тебя, Впотемках! – в гневе вскричала старая нойда, – нии ет олетта тухьия! Чтоб тебе пусто было! Холера одноглазая!

– Ну, не сердись ты так, нойда дорогая, я ведь тебя уж лет пять как не тревожил, соскучился по тебе, – ласково обнял ее за плечи Светлейший.

Старуха сердито вырывалась, шипя и выплевывая проклятия на непонятном наречии, перемежая их вполне понятными и полновесными идиоматическими выражениями, которыми столь богат наш русский язык.

Впрочем, назвать старухой нойду можно было с большой натяжкой, ибо кроме седых волос на старость в ней более ничто не указывало. Да и волосы были никакие не седые, а совершенно белые. И вообще, чем больше Сенька к ней приглядывался, тем с большим изумлением замечал, как облик ее меняется прямо на глазах. Затихая в теплых ручищах Светлейшего, она сверкнула неожиданно белозубой улыбкой и уже совсем мирно, мелодичным девичьим голосом сказала: – Дурак ты, Впотемках, синаа тэпэрус… нельзя же так старую женщину пугать! Даже бы и ведьму… – Ну, и что вы тут наколдовали, признавайтесь! – вроде как весело, но на самом деле с видимым волнением спросил князь.

– Я уже вам говорил, Григорий Александрович, что к так называемому колдовству никакого отношения не имею, – обиженно ответил Сенька, – вы же продолжаете…

Если по-честному – он всё ещё немного трусил. И Светлейший как будто читал его мысли: