Последний подарок Потемкина

– Быстро научаемая система ты, – с одобрением промурлыкала нойда, – это хорошо. Но, как мы уже установили, ты – смертный. И твоя судьба предопределена. Твоя свобода выбора работает только в строго определенные интервалы, вроде зазоров во времени, которые судьба милостиво дарует тебе. Торговаться с судьбой бессмысленно. Обмануть невозможно. Уговорить или убедить ее почти нельзя.

– Почти?

– Бывают и среди смертных сильные волей настолько, что сдвигают или меняют направление судьбоносного вектора. Редко, но бывают. Но это не твой случай. Если не уйдешь до полуночи, то попадешь в другой виток судьбы…

– И что будет, если я все-таки останусь?

– Я же сказала – сгинешь, умрешь… И смерть эта может быть не из легких, предупреждаю тебя, пойка…

– Почему?

– По кочану! Время – весьма деликатная субстанция. А иногда и очень мстительная. И не переносит таких шуток, которую с ней сегодня сыграли.

– Но как же я попал-то сюда? – чуть ли не взмолился он, – ну, пожалуйста, ну нойда, дорогая…

Она вздохнула, посмотрела на огромные позолоченные каминные часы и спросила Сеньку: – Ты паутину видел?

– Да, конечно…

– Если в нее муха попадает, паутина немного провисает?

– Да, немного…

– А если камень тяжелый, тогда что?

– Порвется, наверное…

– Правильно, или провиснет под его тяжестью ещё больше…

– Зависит, наверное, и от того, с какой силой камень швырнуть…

– Правильно мыслишь, пойка, молодец! А теперь представь, что время – это бесконечное количество таких паутинок… Вот твоя паутинка и провисла, да так, что аж в другую угодила… а может и порваться через некоторое время…

– И что тогда? – охрипшим от волнения голосом спросил Сенька.

– Конец тебе тогда. Кирдык коту Ваське. В общем, забирай летчика и немца. И уходите. Ваше время истекло… – А немца-то зачем? – с неприязнью спросил Сенька, – он ведь всё равно умрет скоро. Так ведь?

– Так. Он проживет меньше месяца. И умрет злой смертью. Но забрать с собой ты его должен. Да и летчик без него не уйдет. Это ведь его добыча.

– А что это – злая смерть?

– Я не думаю, что тебе это нужно знать… Но уж коли спросил, так слушай… только я тебя за язык не тянула…

…Неделю из барона Ульриха фон Ротта выбивали показания в «Большом доме», как с мрачным юмором называли ленинградцы восьмиэтажный монументальный комплекс на Литейном проспекте, 4, выстроенный в стиле зловещего конструктивизма. Там размещалось Ленинградское управление НКВД. Восемь этажей – это над землей, а вот сколько под землей, об этом знали только сотрудники этой организации.

На верхних этажах был организован живой щит – пленные немецкие офицеры. Пилоты Люфтваффе были проинструктированы по этому поводу. Поэтому во время блокады в дом не попала ни одна бомба…

Когда вся конструктивнаяинформация была изъята, и у следователей-колольщиков появилось ощущение, что объект исчерпан, Ульриха на время отправили в общую камеру. Собственно, выбивать уже было нечего и не из чего. Вся внутренность барона была отбита, он харкал и мочился кровью, часть ногтей и зубов были извлечены из своих естественных анатомических месторасположений, а мошонка, опухшая от неоднократных испытаний дверным косяком, напоминала какой-то экзотический то ли фрукт, то ли овощ вишневого цвета… Шел шестой месяц войны, и было не до церемоний. Либо они, либо мы. Так что – допрос третьей степени, по полной. Со всеми вытекающими…

Из общей камеры немца планировалось при возможности переправить на Большую землю, а потом в спецлагерь для офицеров, в Удмуртии. Контингент в камере был смешанный, большей частью блатные, плюс пара спекулянтов. Впопыхах забыли дать населению камеры надлежащие указания и, невзирая на весьма плачевный вид Ульриха, попользоваться блондинчиком по назначению нашлось несколько желающих… Надо отдать должное барону фон Ротту, последнему наследнику древнего нордического рода князей Сайн-Витлиндерген, он защищал свое хоть и незначительное, но всё же мужское достоинство со стойкостью потомка крестоносцев. Когда, вяло отбиваясь одеревеневшими, следователем-колольщиком вывернутыми руками, он принимал уже последние, добивающие удары в голову, сквозь красную муть предсмертного тумана в его сознании отчетливо всплыли образы его родителей… Баронессы Гертруды – совсем молодой и невыносимо красивой. Читающей ему – маленькому, сказку про мальчика Кая… И крепкие, выхоленные, пахнущие машинным маслом и кельнской водой руки отца, бережно держащие трехлетнего его – Ульриха. Выпуклые светлые глаза. Мощные челюсти в оскале улыбки…

Смерть придет, и у нее, будут твои глаза.

– Verrà la morte e avrà i tuoi occhi… – нараспев произнесла нойда на непонятном языке.

«А ведь нее у самой такие странные, светлые глаза… почти белые, прямо как у…» – Сенька слегка поежился. Потом нахмурился и сказал сурово:

– А мне его всё равно не жалко. Он – враг. Он хотел моей смерти. Он хотел погубить мой город.

– Поверь, погубить этот город хотели и хотят гораздо более серьезные силы, чем он. Гибель этого города некоторые уже предрекали, когда его ещё и в помине не было…

– Гибель от чего? – дрожащим голосом спросил Сенька.