Последний поединок

— Во-первых, речь идет не о футболистах, а о сотрудниках ГПУ. Мы имеем точные данные, что все игроки «Динамо» являются сотрудниками ГПУ.

Кухар обстоятельно переводил каждое слово, хотя Николай, немного понимая по-немецки, и без него уловил смысл вопроса.

— Это чепуха, — ответил он устало. — Кто мог придумать такую чепуху?

Следователь в ярости вскочил из-за стола, неожиданно он попытался заговорить по-русски:

— Чепуха?! Как это — чепуха?! Я вам говорийль без всякий смех! Не устраивайт гумор и сатир. Дурак может верийт баснях, что вы оставалься печ хлеба и играйт футбол! Я вас буду немножко кушайт собаком, — он кивнул на огромного пса, лежавшего у двери, — он очень любийт русский мясо…

— Не думаю, чтобы мои кости представляли интерес для вашего пса и для вас, — с дерзкой веселостью заметил Русевич.

Гестаповец не успел ответить: зазвонил настольный телефон. Небрежно сняв трубку, унтерштурмфюрер вдруг вытянулся, точно по команде «смирно», сухощавое лицо его отразило испуг. С тем же испуганным выражением лица он положил трубку, передал Кухару лист бумаги, на котором были записаны вопросы, и поспешно вышел из кабинета.

Раскуривая сигарету, Кухар заговорил с насмешливым самодовольством:

— Унтерштурмфюрер считает, что мы с тобой, Николай, скорее договоримся «тет-а-тет»… Ну, как бы сказать, строго конфиденциально.

— О чем мы можем договориться?

— Чудак, ты ведь знаешь, что нашим — каюк. Мы-то с тобой ничем им не поможем. Что же, прикажешь подыхать с голоду? Или подставлять лоб под пулю? Мы с тобой еще совсем молоды, и вся наша жизнь впереди.

Видя, что Русевич жмурится от света, он встал из-за стола и убрал лампу.

— А знаешь, бывший приятель, — сказал Николай, — не произносил бы ты этого слова — «наши»! Не говори так — ей-богу, тошно тебя слушать. И еще — «лоб под пулю»… Да кто же будет в тебя стрелять? Разве в мертвецов стреляют? Ты, наверное, знаешь — должен знать, — что такое смерть прежде смерти?

Кухар ударил кулаком по столу, и голос его сорвался:

— Замолчи ты, энкаведист! Значит, не хочешь по-дружески? Лезешь в герои? Нет, ты лезешь прямо в петлю! Хорошо, милейший, я все расскажу им про тебя…

Он снова направил свет лампы на Русевича, выдвинул ящик, из которого тускло заблестела синеватая сталь парабеллума, нервно закурил сигарету. Явно стараясь подавить волнение, Кухар с минуту молчал. Наконец он обдумал фразу:

— Дурак, ты будешь играть в сборной Германии! Ты же мировой вратарь!

Почему-то именно сейчас Русевич отчетливо вспомнил, как горячо выступал Кухар на собрании их спортивного общества примерно за год до войны. Еще тогда Николай отметил, что этот шумный оратор оперировал только избитыми фразами, за которыми не чувствовалось ни собственного мнения, ни горячих чувств. Кто мог бы подумать, что за его выкриками, за его показной общественной активностью скрывался подлый предатель и трус!

Кухар еще не терял надежды уговорить Николая, привлечь его на свою сторону. Дальнейшая судьба Русевича мало его интересовала, но, если бы Николай признался в предъявленных ему обвинениях, если бы он выдал и других, Кухар наверняка получил бы поощрение в гестапо. Решив играть свою роль до конца, он снова заговорил дружеским тоном:

— Я могу тебя спасти. Только я, ты слышишь? И я хочу тебя спасти, пусть ты и не очень этого заслуживаешь. Но ты сам должен подумать о том положении, в котором оказался. Им нужны твои показания. Скажи им, кто посоветовал организовать команду и играть в красных футболках. Назови фамилии болельщиков, распределенных организаторами по секторам…

Русевич не понял.

— Какими организаторами?

— Разве ты не понимаешь какими? Не могла же вся масса народа — без организаторов — так неожиданно, так слаженно скандировать всякие призывы. Здесь же не простачки. Собрание команды у вас перед матчем было?

— А зачем нам собрание? Речи друг перед другом произносить? Помнится, это ты любил громкие речи…

— Вот видишь, ты снова пускаешься на обман. А твои друзья говорили, что такое собрание состоялось.

— Тогда можешь спрашивать у них…

Дверь распахнулась, и вошел унтерштурмфюрер Кутмайстер — чахлый пожилой человек, с изможденным лицом, с подозрительным чахоточным румянцем на щеках. В тюрьме его особенно опасались. Один заключенный рассказывал Николаю, что в прошлом Кутмайстер — рецидивист, взломщик и убийца, что он провел на каторге восемь или девять лет. С приходом нацистов к власти он был освобожден и проявил себя как неудержимый погромщик. Еще в Гамбурге он приглянулся Радомскому, и тот вызвал Кутмайстера в Киев. Здесь, как передавали, он руководил массовыми казнями советских военнопленных.